Маклай вонзил нож в толстую кору и взрезал ее — длинная стрела острием вниз забелела на темном стволе. Маклай отошел и посмотрел на нее издали. Она была видна ясно и отчетливо. Здесь, под этим деревом, Маклай спрячет свои заметки и дневники, если ему и в самом деле будет грозить опасность. Что бы ни случилось, самое важное — работа не должна исчезнуть бесследно.
Последние письма были написаны. Собраны все вещи. Маклай в последний раз стоял на палубе «Витязя».
— Спасибо, — говорил он, пожимая руку капитана Назимова. — Я вам очень, очень благодарен за вашу помощь. Не забудьте только о моих бумагах. Если меня съедят…
— И съедят! — согласился капитан.
— …Или просто убьют, — невозмутимо продолжал Маклай, — я все же перед этим успею спрятать записки. Передайте их Географическому обществу. Передайте их моей родине, капитан!
— Да вы еще подумайте! — почти закричал капитан, хватая Маклая за пуговицу. — Еще ведь не поздно. Плюньте вы на этих дикарей, с их происхождением. И не все ли вам равно, какой они там расы? Дикари и дикари, и так видно!
Маклай сдвинул брови и тихонько освободил свою пуговицу.
— Мой учитель Бэр, — сказал он, отчеканивая каждое слово, — говорил, что между людьми белой и цветной расы нет, по существу, никакого различия. Он говорил о том, что все человеческие расы происходят от одного ствола, как ветви одного дерева, как ручьи из одного озера. Он всегда повторял, что люди, которые говорят иначе, делают плохое и нечестное дело. Они утверждают, будто люди с белой кожей должны быть господами, люди с цветной кожей — рабами. Белым они отдают всю землю, цветных же толкают к нищете и вымиранию. Бороться с этими людьми было делом всей жизни Бэра. Это стало делом и моей жизни. Но нам нужны факты. Мы должны исследовать. Мы должны изучать. Мы должны собрать тысячу доказательств, чтобы разбить наших врагов. И я соберу их. Здесь, на этом берегу, среди этих папуасов. Я буду учиться их языку, изучать их обычаи, собирать их сказки, исследовать строение их тела, волос, кожи. Я докажу, что они способны на все, на что способен белый. Что нет высших и низших. Нет рабов и повелителей.
Так длинно Маклай говорил очень редко. Надо было уж очень рассердить его или задеть за живое, чтобы он сказал подряд такую длинную речь. Но капитан и вправду задел его за живое. Отчего это неглупые люди не понимают таких пустяков? Разве задача Маклая — не большая задача? Разве это нужно доказывать и объяснять?
— Ну хорошо, хорошо! — успокаивал капитан рассердившегося Маклая. — Езжайте к своим папуасам и успокойтесь. Дело хорошее, спорить не буду. Только все-таки будьте поосторожней. Как личного одолжения прошу, голубчик. Сказки — сказками, а человечье мясо ваши папуасы все-таки кушают. Уж как-нибудь постарайтесь не попасться им на обед. Приятного мало!
Маклай засмеялся и потрепал капитана по плечу.
— Обойдется! — уверенно сказал он. — Кто же ест своих друзей? А я к ним еду как друг. Не поймут? Значит, моя вина. А о бумагах все-таки не забудьте. Самое высокое дерево и стрела на нем. Там и копайте. И… кланяйтесь России…
— Спустите флаг, — сказал Маклай Ульсону. — «Витязь» уже поднял якорь.
Ульсон подошел к дереву, но остановился, не в силах поднять руки. Его колени дрожали, на глазах блестели слезы.
— Вы, кажется, боитесь? — спросил его Маклай. — Ну так что ж — еще не поздно. «Витязь» еще здесь. Если хотите, вы можете ехать. Я останусь вдвоем с Боем. Только торопитесь. У вас всего несколько минут.
Ульсон сделал два-три шага и остановился. Решительный голос Маклая успокоил его. Он поднял голову и посмотрел на Николая Николаевича.
Маклай стоял у дерева, на верхушке которого развевался флаг. Лицо его было спокойно, движения уверенны. Руки ловко потянули веревку, и флаг медленно пополз вниз, салютуя уходящему кораблю.
— Прощай, «Витязь»! Прощай!
Дым белой лентой растянулся над океаном. Корвет делался все меньше и меньше.
Казалось, он таял в голубоватом тумане моря.
Глазам было больно от солнца и ослепительного блеска воды, но Маклай смотрел не мигая на уходящий, тающий вдали корабль.
— Прощай, «Витязь», — сказал он еще раз тихонько и повернул к своему дому.
Ульсон и Бой разбирали вещи.
Набрав гвоздей в рот, Ульсон прибивал над своей постелью портрет жены, одетой в смешное платье с оборками и бантами и в высокую шляпу с перьями.
Маклай подошел к своему столу. Листы бумаги уже лежали на нем аккуратной стопочкой. В чернильнице темнели свежие чернила. Карандаши были очинены и остры. Солнце блестело на медной трубке микроскопа. Легкая тень от шевелящихся веток колыхалась на книгах, на свеже выструганных досках стола.