— Какого черта? — раздражался Тормод. — Даже дома честным людям нет покоя!
Фин наклонился вперед, положил руку ему на плечо.
— Ничего страшного, мистер Макдональд. Просто Маршели кто-то позвонил.
— Секундочку, — женщина прикрыла микрофон, тихо проговорила: «Я выйду в коридор», и поспешила покинуть большую гостиную. Большинство пациентов социального центра уехали на экскурсию на микроавтобусе, и здание почти пустовало.
Ганн кивнул на дверь. Они с Фином встали и, тихо переговариваясь, отошли от Тормода. Сержант был лет на шесть-семь старше Фина, но на голове у него не было ни единого седого волоса. Бывший полицейский задумался, не красит ли он их. Хотя не такой это был человек. Да и на лице у Ганна до сих пор ни единой морщины. Озабоченная гримаса — не в счет.
— Сюда пришлют кого-нибудь с материка, мистер Маклауд, — сообщил сержант. — Расследование убийства не поручат парню с острова. Вы же сами понимаете.
Фин кивнул.
— Кого бы они ни прислали, он не будет так внимателен к людям, как я. Единственное, что мы знаем о парне из болота — это то, что он приходится родственником Тормоду Макдональду, — Ганн помолчал, потом озабоченность на его лице сменилась виноватым выражением. — Значит, сам Тормод будет первым подозреваемым.
Из холла вернулась Маршели, убирая в сумочку телефон.
— Звонили из социальной службы. В «Дун Эйсдин» освободилось место в отделении Альцгеймера.
Глава одиннадцатая
Дома моя комната больше, чем здесь. Зато здесь недавно делали ремонт: пятен на потолке нет, и стены белые, чистые. На окнах двойное остекление. Ветра не слышно, и стука дождевых капель по стеклу тоже. Только видно, что окно снаружи залито водой, как будто слезами. Если плакать в дождь, никто ничего не заметит. Но плакать надо в одиночестве. Стыдно было сидеть там в слезах, пока все смотрели на меня.
Сейчас я не плачу, хотя мне грустно. Не знаю, почему. Интересно, когда Маршели придет и заберет меня домой? Надеюсь, там будет добрая Мэри. Иногда она гладит меня по лицу и смотрит на меня так, будто когда-то я ей нравился.
Открывается дверь, и в комнату заглядывает приятная молодая женщина. Она мне кого-то напоминает, но я не могу вспомнить, кого.
— Вы все еще в плаще и шляпе, мистер Макдональд, — замечает она. — А можно звать вас по имени — Тормод?
— Нет! — я как будто пролаял это слово. Девушка вздрагивает:
— Зачем вы так, мистер Макдональд? Мы же все здесь друзья. Давайте снимем ваш плащ и повесим в шкаф. И надо распаковать вашу сумку, разложить одежду по ящикам. Вы сможете сами решить, что куда класть.
Она подходит к кровати, на которой я сижу, и хочет помочь мне встать. Я стряхиваю ее руки:
— Мой отпуск закончен. Маршели придет и заберет меня домой.
— Нет, мистер Макдональд. Никто не придет. Теперь ваш дом здесь.
Я сижу и думаю: что это значит? Что она хотела сказать? Тем временем женщина убирает мою шляпу, потом поднимает меня на ноги и помогает снять плащ. Я ничего не понимаю! Это не мой дом. Маршели скоро придет. Она не может бросить меня здесь. Ведь правда? Она же моя любимая малышка.
Я снова сажусь. Матрас на кровати довольно жесткий. Маршели все нет. И я чувствую… Что же я чувствую? Как будто меня обманули. Предали. Сказали, что я поеду в отпуск, и бросили меня здесь. Все как в тот день, когда меня привезли в Дин. Он был нашей тюрьмой, а мы — заключенными.
Когда мы с Питером приехали в Дин, был конец октября. Трудно было поверить, что для детей построили такой громадный дом. Длинное двухэтажное каменное здание на холме, с обеих сторон от центрального возвышения — четырехугольные колокольни. Правда, колоколов в них не было, стояли каменные урны. Главный вход располагался в портике, его треугольную крышу поддерживали четыре гигантские колонны. На крыше тикали огромные часы. Их золотые стрелки отсчитывали время, которое мы провели в Дине. Иногда нам казалось, что время идет вспять. Думаю, дело было в нашем возрасте: в юности год составляет значительную часть жизни и тянется бесконечно. В старости таких лет уже прошло очень много, и каждый новый проходит быстрее. Мы движемся от рождения к смерти — вначале медленно, потом все быстрее и быстрее.
В тот день нас привезли в большой черной машине. Не знаю, кому она принадлежала. Было холодно, начинался снег с дождем. С верхней ступеньки лестницы открывался вид на жилища плотников внизу в долине, серые шиферные крыши и мощеные брусчаткой улицы. Еще дальше виднелся город. Нас окружала зелень: деревья, огромный огород, фруктовый сад, — и при этом до центра было рукой подать. Со временем я узнал, что в тихие ночи здесь можно было услышать шум машин, а иногда даже увидеть их фары.