— И потерять свой единственный шанс? Он же не хочет закончить жизнь, как Артэр.
В газах Маршели полыхнул гнев, но она промолчала.
— И еще одно, — быстро добавил Фин. — Дональд Мюррэй точно не будет уважать его за это.
Женщина начала убирать со стола.
— Как мило с твоей стороны приехать после стольких лет и рассказать, как нам надо жить.
Грязные тарелки опустились на стол возле мойки. Маршели оперлась на него руками, опустила голову.
— Я устала, Фин. Устала от всего. От Дональда Мюррэя и его святошества. От бесхребетности сына. Устала от самообмана: я решила учиться в расчете на будущее, а его может у меня и не быть, — она сделала глубокий вдох, снова выпрямилась. — А теперь еще и это!
Она повернулась к Фину, и он увидел: женщина держится из последних сил.
— Что мне делать с отцом?
Было бы так легко встать, обнять ее и сказать, что все будет хорошо. Но это был бы обман, бесполезное притворство. Поэтому Фин сказал:
— Садись и расскажи мне, что ты знаешь об отце.
Маршели тяжело оттолкнулась от стола, так же тяжело опустилась на стул. Ее лицо было усталым и напряженным, бледным в электрическом свете. Но в ней до сих пор видна была та девочка, которая понравилась Фину столько лет назад. Девочка со светлыми хвостиками, которая с первого дня школьных занятий сидела рядом с ним. Она предложила переводить для него, потому что по какой-то необъяснимой для него причине Фин пришел в школу, говоря только на гэльском языке. Он потянулся через стол и убрал волосы с ее синих глаз. Она подняла руку и прикоснулась к его руке — только на миг. Это было просто воспоминание о том, что когда-то было между ними. Она сразу вернула руку на стол.
— Отец приехал с острова Харрис, когда ему еще не было двадцати. Лет в восемнадцать или девятнадцать. Он получил место работника на ферме Мелнес, — Маршели встала, взяла полупустую бутылку красного вина и налила себе. Фин от выпивки отказался. — Уже после этого он встретил мою мать. Ее отец был смотрителем маяка на мысе Батт — там они и жили. Каждый вечер после работы отец приходил к маяку, чтобы ее увидеть. Хоть на несколько минут, в любую погоду! Он каждый день проходил четыре с половиной мили. Наверное, это была любовь.
— Наверное, — улыбнулся Фин.
— Они ходили на все танцы в клубе, на все фермерские праздники. И вот они встречались уже четыре года, когда в Мелнес умер фермер, и ферму решили сдать в аренду. Отец подал заявление, и его согласились одобрить — при условии, что он женится.
— Какое романтичное предложение!
Маршели улыбнулась, несмотря на усталость.
— Я думаю, мама обрадовалась, что отец наконец-то попросил ее выйти за него. Отец Дональда Мюррэя поженил их в Церкви Кробоста. А дальше они бог знает сколько лет прожили, работая на ферме и воспитывая нас с сестрой. За всю мою жизнь я не помню случая, чтобы отец покинул остров. Вот и все, что я знаю.
Фин наконец прикончил свое пиво.
— Завтра мы поедем поговорим с твоей матерью. Она наверняка знает гораздо больше, чем ты.
Маршели тоже допила вино.
— Я не хочу отвлекать тебя от работы.
— Какой работы?
— Ты же восстанавливаешь родительский дом.
Фин грустно улыбнулся.
— Он простоял в руинах тридцать лет, Маршели. Может и еще постоять.
Глава тринадцатая
Из-под двери видна тонкая полоска желтого света. Время от времени кто-то проходит по коридору, и его тень движется от одного конца полоски до другого. Я понимаю, что шагов не слышно. Может, тут все носят туфли на резиновой подошве? Чтобы мы не слышали, как они подходят. А вот мистер Андерсон носил туфли, которые громко скрипели. Он хотел, чтобы мы его слышали, как слышно было тиканье крокодила в «Питере Пэне». Он хотел, чтобы мы боялись. И мы боялись.
Но сейчас я не боюсь. Я всю жизнь ждал этого! Они держат меня там, где я не хочу быть. Я убегу от них. Пусть идут к черту! Как же приятно это сказать! Ну ладно, подумать. «Всех к черту!» — шепчу я. Получается так громко, что я подскакиваю на кровати.
Если кто-нибудь сейчас войдет, все будет кончено. Он сразу увидит, что я в плаще и шляпе, а моя сумка собрана и стоит в ногах кровати. Тогда позовут мистера Андерсона, и он меня как следует выпорет. Хоть бы свет поскорее выключили! Утром я должен быть далеко. Надеюсь, остальные не забыли.
Я не знаю, сколько прошло времени. Я что, заснул? Под дверью больше нет света. Я внимательно слушаю — все тихо. Беру сумку с кровати и медленно открываю дверь. Черт! Надо было сходить пописать. А сейчас нет времени.
Комната старого Экана рядом. Я видел его в столовой сегодня — и сразу вспомнил. Он руководил пением псалмов на гэльском в церкви. Мне они нравились, хотя поначалу казались странными. В детстве я ходил в католическую церковь, там был хор. Гэльские псалмы звучали, как песни на собрании доисторического племени. Открываю дверь к Экану — и сразу слышу храп. Закрываю за собой дверь, включаю свет. На комоде стоит коричневый портплед, а Экан свернулся под одеялом и спит. Хочу позвать его шепотом, но вдруг понимаю, что забыл его имя. Черт, как же его зовут? Я все еще слышу, как он поет псалмы. Сильный, чистый голос, полный спокойствия и веры. Трясу его за плечо. Он поворачивается, и я стягиваю одеяло. Отлично! Он полностью одет, готов к побегу. Может, он просто устал ждать?