Питер сходил с ума по Элвису. Тогда о нем писали все газеты и журналы; вряд ли нашелся бы человек, который не знал бы его и не слышал его песен. В те годы, после войны, все американское считалось самым лучшим. До того, как мы начали копить на татуировку, мы ходили в «Манхэттен Кафе» рядом с кинотеатром «Монсеньор». Зал кафе был длинным и узким, разделенным на секции с диванами, как в американской закусочной. На стенах висели зеркала с гравировкой в виде небоскребов Нью-Йорка. Учитывая, как мы проводили остальные шесть дней недели, здесь для нас был рай. Здесь мы мечтали о том, как могла бы сложиться наша жизнь. Кофе или кока-кола — вот и все, на что у нас хватало денег. Но мы сидели, потягивая напиток, и слушали Элвиса из музыкального автомата.
Heartbreak Hotel, «Отель разбитых сердец». Это название навевало такие романтические образы! Улицы Нью-Йорка, неоновые вывески, над крышками люков поднимается пар. Бас-гитара отмеряет медленный ритм, на заднем плане слышится джазовое пианино. И этот глубокий, чувственный голос:
Тату-салон находился на Роуз-стрит, рядом с пабом для рабочих. Он занимал одну довольно убогую комнату, часть которой была отгорожена занавесом мерзко-зеленого цвета с обтрепавшимся краем. Пахло там чернилами и кровью. На стенах висели выцветшие рисунки и фотографии татуированных рук и спин. У самого мастера были татуировки на обеих руках: разбитое сердце, пронзенное стрелой; якорь; морячок Папай из мультфильма; женское имя Энджи, все в завитушках. Лицо у мастера было худое, с жесткими вьющимися бакенбардами. Остатки волос зачесаны назад, так, чтобы прикрывать блестящую, почти лысую макушку. Зато на шею спускалась роскошная грива набриолиненных завитков. Под ногтями у него я заметил грязь и испугался, что Питер подхватит какую-нибудь ужасную заразу. А может, это были просто чернила.
Не знаю, какие тогда были законы насчет татуировок. Скорее всего, делать наколку мальчику возраста Питера было просто нельзя. Но тату-мастера с Роуз-стрит такие вещи не волновали. Он очень удивился, когда мы потребовали татуировку с Элвисом Пресли. Сказал, что никогда таких не делал. Думаю, он воспринял это как своего рода вызов. Мастер назвал нам цену — два фунта; в те времена это было целое состояние. Наверное, он решил, что мы не сможем столько найти. Когда через шесть недель мы пришли к нему с деньгами, он, даже если удивился, никак этого не показал. У него был готов рисунок, снятый с фотографии в журнале. Под ним он написал название песни — «Отель разбитых сердец». Надпись выглядела как узкий флаг, развевающийся на ветру.
Работа заняла несколько часов. Было очень много крови, но Питер не произнес ни слова жалобы. По его лицу я видел, что ему больно, но он стоически терпел. Чтобы исполнить мечту, он пошел на муки. Я просидел рядом с братом весь день. Слушал жужжание машинки для татуировок, видел, как иглы вонзаются в плоть, как кровь и чернила выступают на коже, и восхищался мужеством Питера. Ради брата я был готов на все. Я знал, как он устает, как мучается из-за своей неполноценности. Но он никогда не злился и не ругался. Мой брат был хорошим человеком — гораздо лучше меня. Я всегда это понимал. Он заслуживал лучшей участи.
К концу работы рука Питера выглядела ужасно. Татуировки не было видно под кровью, которая уже начинала подсыхать, образуя корки. Мастер вымыл руку водой с мылом, вытер бумажными полотенцами, потом наложил повязку и закрепил ее английской булавкой.
— Через пару часов сможешь снять, — сказал он, — регулярно мой татуировку, а потом прикладывай салфетку. Только не три! Чтобы рана хорошо заживала, нужен воздух, так что не закрывай ее.
Потом дал мне баночку с желтой крышкой.