Дональд Шеймус был суров, но справедлив. Если он задавал мне ремня, так только потому, что я этого заслужил. Но я не давал ему и пальцем тронуть Питера. Что бы он ни натворил, это была не его вина. Чтобы Дональд Шеймус принял такой порядок вещей, мне пришлось с ним поссориться. Не помню, чем тогда провинился Питер. Возможно, уронил яйца по пути из курятника и разбил их все. Он несколько раз так делал, пока его не перестали посылать за яйцами. В общем, что бы он ни сделал, Дональд Шеймус всегда был в ярости. Он схватил Питера за воротник и отволок в сарай, где мы держали животных. Там было тепло и воняло пометом. Когда я прибежал, штаны брата уже были спущены до щиколоток. Дональд Шеймус заставил его наклониться, опираясь на козлы. Сам он доставал ремень из петель, готовясь задать Питеру трепку. Когда я вошел, Дональд обернулся и приказал мне убираться к черту. Я никуда не пошел, а вместо этого огляделся. В углу сарая стояли, прислоненные к стене, два совершенно новых топорища. Я взял одно в руку, ощутил прохладное, гладкое дерево. Крепче сжал пальцы и поднял топорище.
Дональд Шеймус остановился. Я смотрел ему в глаза, не мигая, продолжая сжимать свое оружие. Наш хозяин был высоким и сильным; в драке он мог бы хорошо меня отделать. Но и я тогда уже был крепким мальчиком, почти юношей. Мы оба понимали, что, имея в руках топорище, я мог много чего натворить.
Никто из нас не произнес ни слова, но все всё поняли. Если Дональд Шеймус тронет моего брата, то будет иметь дело со мной. Он застегнул пояс и велел Питеру убираться, а я поставил топорище обратно в угол. Я не сопротивлялся, когда приходила моя очередь подставлять задницу под ремень. Мне кажется, с тех пор наш хозяин порол меня раза в два больше. Как будто наказывал за провинности сразу и меня, и брата. Но я был к этому готов. Следы от порки заживут, а я смогу сдержать данное матери обещание.
Во время второго окота я спас одного ягненка от верной смерти. Это была слабенькая девочка, она едва могла стоять. Мать почему-то невзлюбила ее и не стала кормить. Дональд Шеймус дал мне бутылку с резиновой соской и велел поить ягненка молоком. Я делал это почти две недели. В итоге овечка решила, что я — ее мать. Я назвал ее Мораг; она ходила за мной повсюду, как собака. Шла даже на берег, когда я отправлялся собирать водоросли. Днем я сидел в скалах и ел грубо сделанные сэндвичи, которые Мэри-Энн заворачивала в промасленную бумагу. Мораг ложилась, свернувшись, возле меня, и мы грелись друг о друга. Я гладил ее по голове, а она смотрела на меня большими, полными восхищения глазами. Я любил эту овечку. Впервые с тех пор, как умерла мать, я любил кого-то, и мне отвечали взаимностью. Впрочем, был еще Питер; но это немного другое. Удивительно, но именно Мораг помогла мне получить первый сексуальный опыт с Кейт. События подтолкнула ее ревность к овечке. По-вашему, глупо даже говорить о ревности к животному? Но степень моей привязанности к Мораг трудно переоценить. У меня никогда еще не было секса, и я начинал думать, что все это — для других людей. Мне же придется дрочить под одеялом до конца своих дней. Но Кейт решила взять дело в свои руки… Если можно так выразиться.
Несколько раз она жаловалась, что я слишком много времени провожу с овечкой. Я всегда приходил на пирс, чтобы встретить их с Питером после школы. Потом мы шли пускать «блинчики» в бухте или отправлялись на западную часть острова, за холм. Кейт называла это место «Пляж Чарли». Там никогда никого не было, и мы здорово веселились, играя в прятки в высокой траве и среди развалин. Еще там можно было бегать наперегонки на плотном песке в период отлива. Но с тех пор, как появилась Мораг, я был немного занят.
— Ох уж эта твоя овечка! — сказала Кейт однажды. — Она мне надоела! Домашних овец не бывает. Собака — я еще понимаю, но овца?!
Мораг уже не надо было кормить из бутылочки, но я не хотел ее прогонять. Мы с Кейт шли по дороге, которая вела мимо магазина Николсона. Был погожий весенний день, дул юго-западный ветер. На небе виднелись высокие белые облака, похожие на клочки шерсти. Солнце начинало пригревать. Зима наконец отступила — до осеннего равноденствия. Тогда она выйдет из темного угла, где прячется сейчас, и объявит о себе приходом осенних бурь. Но в яркие солнечные дни конца весны и начала лета кажется, что это будет еще не скоро.