– Ваша сумка, в которой сумочка, нашлась. Она в Столе находок, – сказал я плачущей.
– Ах, не верю, не верю! – сказала плачущая гражданка. – Это вы мне говорите только для утешения!
Пришлось мне самому отвести её в Стол находок.
Вскоре мы с вышеупомянутой гражданкой вошли в парадный подъезд дома N_9 по Дровяной улице. Стол находок занимал довольно обширное помещение. Здесь имелось нечто вроде прилавка, за которым сидела заведующая возвратом, а позади неё стояло много нумерованных шкафов. Плачущая обратилась к заведующей с описанием своей потери, и заведующая, заглянув в ведомость, сказала, что находка сейчас будет возвращена по принадлежности.
– Люба! – крикнула она, повернувшись в сторону шкафов. – Люба, принеси, пожалуйста, находку, оформленную за номером пятьсот пятьдесят пять!
– Сейчас принесу, – послышался откуда-то очень приятный голос.
И вот в проходе между шкафами показалась сотрудница лет двадцати пяти, несущая жёлтую провизионную сумку. Я взглянул на эту молодую женщину, и сердце у меня заколотилось даже сильнее, чем когда я стоял на подоконнике и собирался делать выпрыг с одиннадцатого этажа. Передо мной находился живой оригинал моей мечты! Казалось, один из 848 портретов из комнаты моего детства ожил и переселился сюда, в Стол находок… Вот красавица вручила сумку плачущей гражданке, и та стала благодарить её, переключившись со слёз горя на слёзы радости. А я стоял в стороне и не мог оторвать глаз от симпатичной красавицы.
– "Люби – меня!" – невольно вырвалось у меня, и тут она взглянула в мою сторону, побледнела и схватилась за сердце.
– Что с вами?! – взволнованно спросил я.
– Вы тот, кого я так долго ждала! – тихо сказала она.
Тут заведующая, видя эту неожиданную сцену, сочувственно посоветовала нам уйти за шкафы и там без свидетелей продолжить наш личный разговор.
И вот между шкафов с лежащими в них невостребованными находками я поведал Любе свою биографию, начиная с детства и кончая последними событиями. Она в ответ сообщила мне, что её бабушка была премированная красавица и один художник в процессе рисования её портрета для рекламы одеколона так влюбился в неё, что предложил ей стать его женой, на что она согласилась. Когда Любе было десять лет, а её дедушка-художник был уже в преклонном возрасте, он однажды в шутку нарисовал портрет её предполагаемого жениха. Этот воображаемый человек так понравился юной Любе, что когда она выросла и стала красавицей, она ни на кого из мужчин и смотреть не хотела. Многие, в том числе и ответственные работники, предлагали ей законный брак и прочную материальную базу и даже жаловались письменно на её несговорчивость в вышестоящие учреждения, – но она была холодна и неприступна, как золотая рыбка. И вот наконец она дождалась своего суженого и хоть сейчас готова идти с ним во Дворец бракосочетаний.
Мы обнялись, поцеловались и договорились, что будем жить не где-нибудь, а именно в Рожденьевске-Прощалинске, в том доме, где я впервые увидел «Люби – меня!» в количестве 848 экземпляров.
Затем Люба повела меня к себе домой, где я временно поселился, а сама приступила к оформлению ухода с работы. На стене Любиной комнаты висел мой точный портрет, нарисованный её дедом и помещённый самой Любой в изящную пластмассовую рамку.
Через пять дней Люба села в коляску моего мотоцикла и вместе со мной покинула Надеждинск-Исполнительск, держа совместный путь к новой счастливой жизни.
Перед отъездом из Надеждинска-Исполнительска я пошёл проститься с Анатолием Анатольевичем и поблагодарить его за побочное действие ЭМРО. Уже на дальних подходах к гостинице я увидел длинную извилистую очередь, тянущуюся через весь квартал.
– Куда эта очередь? – спросил я у нарядной дамы.
– Это очередь на выпрыганье, – весело ответила дама.
Только тут я заметил, что очередь состояла из женщин. Лишь кое-где виднелись вкраплённые в эту очередь мужчины, стоявшие с понурым и затравленным видом; это были мужья, приведённые жёнами для выпрыга в приказном порядке. Меня удивило, что среди женщин различного возраста стояло немало девушек лет восемнадцати-двадцати – уж им-то побочные результаты ЭМРО были вовсе не нужны. Очевидно, их захватил вихрь моды.
Следуя вдоль очереди, я дошёл до подъезда гостиницы. Здесь для поддержания порядка стоял наряд милиции. Часть улицы была перегорожена рогатками, и виднелись знаки, запрещающие проезд транспорта. Через короткие промежутки времени с одиннадцатого этажа из окна учёного выпрыгивала очередная доброволица, гулко ударялась о землю и затем в изодранной одежде и с поломанными каблуками, но с бодрым и радостным выражением лица отходила в сторону. Некоторые же сразу бежали снова занимать очередь. На месте многочисленных приземлении тротуар и мостовая были так покорябаны, будто там прошла колонна тяжёлых танков.