Людмила Сырникова
Пятьдесят рублей в день
Путь колумнистки
Работы не стало. И совсем не стало денег. 1998 год позади, на дворе 2000-й, производство растет на девальвированном рубле, да вот только на производстве я работать не умею. Есть нечего, а семью - хоть и маленькую - кормить надо. Что я сделала? Я пожаловалась подруге. Подруга завела глаза под лоб и выпятила нижнюю губу, а потом говорит: «Есть у меня знакомые, они в Лужниках торгуют. Им нужен продавец. Пойдешь?» - «Ну, спроси», - сказала я. И она спросила. И ей ответили. Ей ответили, что приезжать надо будет к 6 утра, натягивать тентовую палатку, развешивать на веревочках подтяжки (речь о торговле китайскими подтяжками) и до 5:30 вечера продавать эти подтяжки региональным оптовикам. Оплата - 50 рублей в день, рабочий график - трижды в неделю. Я сказала: «Хорошо», и в понедельник вышла.
В 5:35 я села в метро. В вагоне были люди, которых двадцать лет назад называли в газетах передовиками производства. Раньше я думала, что при капитализме в Москве (уж, по крайней мере, в Москве) все заводы остановились и рабочий класс переквалифицировался в люмпенов. Но тут я поняла, что ошибалась: рабочий класс никуда не делся, он ехал на работу. Он был весь в сером, в дутом, в синтетическом, весь в бесформенном. Перегаром и потом не разило, запах, исходивший от рабочего класса, был иным - он напоминал запах пыли, кладовки, лежалых тряпок. Дышать нечем, нечем дышать в вагоне метро, забитом рабочим классом. Ближе к «Спортивной» социальный состав пассажиров стал меняться, причем довольно резко: появились челноки с баулами, обмотанные разноцветными турецкими и китайскими тряпками, - эти тряпки были у них на головах, на плечах, на руках, торчали из-за голенищ сапог. Лица их были красны от мороза, грязны и искажены физическими усилиями, которые они тратили на перемещение баулов. Когда поезд отошел от станции «Парк Культуры», напряжение в вагоне возросло до предела. Толкаясь локтями, все молча стали подбираться к выходу. На извилистом перегоне поезд швыряло из стороны в сторону. Когда поезд остановился и открылись двери, какой-то челнок метнул огромный баул через головы остальных прямо на перрон. Баул мягко шлепнулся на базальтовый грязный пол, хлынувшая из вагона толпа, спотыкаясь об него, попадала, но сразу же повскакала и бросилась к эскалаторам. Выбравшись из метро, я видела, как челноки бодро шагают по направлению к главной спортивной арене, подхватив свои баулы. Некоторые несли их на головах, подобно кинематографическим женщинам востока.
На рынке начинался рабочий день. Возникали одна за другой палатки, дуб? ленки развешивались на крючках, покрикивали торговцы. Мои работодатели ждали меня у киоска, торгующего шаурмой. Они были одеты так же, как и прочие челночники, - пуховики, грязная обувь, тренировочные костюмы, - но все же выглядели иначе. И вот почему. Во-первых, это была семья, клан. Муж, бывший научный работник, его жена, бывший тренер по плаванию, и сыновья-студенты 19 и 20 лет. Муж высокий и смуглый, жена приземистая и розоволицая, шесть утра, а рот до ушей, глаза смеются. Сыновья топчутся рядом, впечатления оболтусов не производят. Меня провели к месту дислокации палатки, показали, как ее разбивать, предупредив, что со следующего раза я должна это делать сама, обучили первым навыкам торговли, посвятили в специфику предмета: синие подтяжки стоят столько-то, красные столько-то, разноцветные столько-то, оптовые партии обычно бывают от стольких-то штук, скидки - от стольких-то до стольких-то процентов, Я согласно кивала и - странное дело - все запоминала, сна ни в одном глазу уже не было, утреннее солнце ослепительно светило, грязный бетон стадионных конструкций был исписан какими-то бессмысленными словами, - жить можно. Слева от меня стояли азербайджанцы с дубленками. Они улыбались мне золотыми зубами. За полчаса я выучила несколько азербайджанских слов: как будет «здравствуйте», как - «до свиданья», «мама», «папа», «брат», «сестра» и что-то еще. Азербайджанцы пили чай из пластиковых стаканчиков и ели беляши. Они несколько раз предлагали чай и беляши мне, но я отказывалась.
- Тебе же холодно, - тихим голосом говорил мне Леонид Семенович, - возьми чаю, не брезгуй. Они от чистого сердца.
Я ничего не отвечала Леониду Семеновичу, лишь улыбалась ему и немного азербайджанцам. Улыбалась и думала: «Это хорошо, это правильно, пусть они видят, что мне не чужды ни вежливость, ни приветливость, но и чувство собственного достоинства у меня не на последнем месте». В конце концов Леонид Семенович пожелал мне не замерзнуть и уехал.