Взятие столицы Украины к 7 ноября теперь часто рассматривается многими историками и публицистами как некий синоним варварства советского командования, которое ради того, чтобы одержать победу к очередной годовщине «Великого Октября» (или вообще к какой-то другой знаменательной дате), готово было, не задумываясь, жертвовать дополнительными десятками тысяч жизней солдат и офицеров. Действительно, варварства по отношению к своим бойцам и мирным жителям в действиях нашего руководства хватало с первого дня войны до последнего. Однако не факт, что именно случай взятия Киева должен служить его олицетворением. Для проведения операции были созданы все условия, не очень понятно, какую пользу принесла бы отсрочка наступления и на сколько времени нужно было бы его отложить, чтобы жертв со своей стороны было бы меньше. Никаких внятных рассуждений на этот счет встречать не приходилось. Надо ведь понимать, что очень часто затяжка с началом операции оказывается не менее вредна, чем спешка.
Хотя в низовьях Днепра немцы продержались до весны 1944 года, река как оборонительный рубеж свое значение, в основном, утратила, поскольку советские войска могли свободно действовать на ее правом берегу. В январе 1944 года плацдарм, созданный в районе Киева и к тому времени существенно расширенный, стал основой для северной части «клещей», сомкнувшихся вокруг немецкой группировки под Корсунь-Шевченковским. Гитлер требовал стоять насмерть, не сдавать руду, марганец, медь и никель. Разумеется, все это немцы все равно потеряли, только еще больше своих положили из-за этого своего упорства. Впрочем, не нам о них жалеть. Хотя и Гитлера можно понять, без ресурсов ведь много не навоюешь. Просто немцы уже оказались в ситуации, когда надо выбирать между очень плохим и ужасным, причем было уже не очень ясно, что является очень плохим, а что - ужасным.
Итогом Сталинграда и Курска стало понимание того факта, что немцы не смогут выиграть войну. Мгновенный крах днепровского оборонительного рубежа показал, что им не удастся отсрочить свое поражение на хоть сколько-нибудь заметный срок. Именно теперь Германия потеряла всякие перспективы и могла капитулировать «с чистой совестью». Разумеется, немцы этого не сделали, позволив Советской армии одержать еще несколько выдающихся побед, которые, как и Днепровская, были забыты советскими историками.
* СЕМЕЙСТВО *
Наталья Толстая
Сорока
Про деньги
Карманных денег в школьные годы у меня не было, и в голову не приходило, что кто-то должен их мне давать. Папа и мама уходили на работу, сестра, брат и я - в школу. Школьные завтраки носили с собой, никаких школьных столовых в 50-е годы не было. Сады и парки, Дом пионеров, каток и кинотеатр - все было рядом, ходили пешком. На дачу нас возили на машине, в ТЮЗ - на такси. Дедушка с бабушкой Лозинские жили за углом. Пока были маленькие, мы спали в одной комнате с няней Грушей, от которой я тоже ни разу не слышала разговоров о деньгах. Не знаю даже, платили ли ей за работу… Ведь она давно стала членом нашей семьи, пришла к Лозинским, когда нашей мамы еще на свете не было, и умерла, держа на коленях моего сына. Няня печалилась, что нет у нее своего угла: немцы сожгли ее деревню, но никогда не жаловалась на нехватку денег.
Иностранным языкам нас учили частные учителя. Сколько им платили за уроки, не знаю. Домработница Марфа была живущая. Понятно ли сейчас это слово? Тогда домработницы делились на «живущих» и «приходящих». Марфа покупала еду и готовила обеды, еда была простая: что дают, то и ешь. С одеждой в те годы дело было плохо, я носила обноски старшей сестры. Младшим сестрам пришлось еще хуже: они донашивали мои платья, ведь купить было нечего. Все так жили. Когда сейчас разглядываю фотографии той поры, то думаю: «Господи, в чем мы ходили! Стыд и позор». На наше счастье в начале шестидесятых появились спекулянтки, приходившие на дом с сумками польских кофточек: всходила заря новой жизни.
Сегодня я не понимаю, почему с детьми не обсуждалось, кто сколько зарабатывает и сколько денег платят домработнице и учителям. Я знала, что папа и дедушка Лозинский - лауреаты Сталинских премий. Другой дедушка, Алексей Толстой, - тем более. Но не связывала это почетное звание с материальным благополучием. От людей слыхала, что дед Толстой наследства нам не оставил. Никто в семье на это не обижался, папа боготворил отца и память о нем. Думаю, что говорить с детьми о деньгах считалось в семье дурным стилем. Отчего-то нас оберегали. На многие вопросы мама отвечала любимой цитатой: «Вырастешь, Саша, узнаешь. Лучше пойдем-ка гулять…»