Лупа тоже не обнаружила никакого подвоха. Пару любопытных признаков, правда, он нашел. Они таились в самом листе. Казалось бы, прозрачный и белый, он не пропускал сквозь себя солнечных лучей. В такой смело можно было бы заворачивать фотопленку. И еще бумага обладала редкой прочностью. Чтобы оторвать от нее уголок, Бену пришлось изрядно помучиться… Но это нисколько не проливало свет на таинственность появления и исчезновения в нем невидимых Фолсджером строчек.
Молча следивший за манипуляциями Фолсджера, шофер неожиданно ляпнул:
— Какой приятный салатный цвет у этой бумаги.
Фолсджер с недоумением повертел ее перед собой. Напротив, она была белой, с явно розоватым отливом.
— Салатный? — переспросил Бен.
Водитель кивнул. И тут Фолсджера осенило.
— Останови машину! — приказал он.
Съехав на обочину, автомобиль замер. Неподвижно глядя перед собой, застыл и шофер. Бен протянул ему письмо Банга.
— Читай вслух!
— Сэр, мне это не нужно… Я не заглядывал в него, — отшатнулся водитель.
— Мне это нужно!.. И не бойся. В нем никакого секрета… Только вслух.
— Слушаюсь, сэр.
Бен был оглушен. Нет, даже не то. Его будто контузило. Ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Подняв наконец отяжелевшие руки, он с силой потер виски. Придвинувшись к водителю и сглотнув застрявшую в горле слюну, выдавил:
— Снова читай. Только по строчкам води пальцем.
Дрожащий от страха голос шофера заполнил салон машины. «Уважаемый!..» «Дорогой Фолсджер», — упущено, — отметил он.
А дальше… Дальше перед глазами выплывали титры совершенно иного содержания, но написанные тем же знакомым Бену почерком.
«Уважаемый! Наши мгновения здесь длятся годы. Прошло всего ничего, немногим более трех лет, но я ими пресытился, Каково же вам?!. Такая жизнь, впрочем, иных измерений и не достойнаа… Тут вдоволь разума, но нет Разумности. Есть доброта, но нет Добра. Встречал я мудрецов, но Мудрости — увы! У всех глаза, но взгляд с изъяном. Лишь единицы видят мир таким, какой он есть на самом деле.
Все это от того, что вы, люди, не владеете Временем. Я имею в виду не то его свойство, которое увеличивает или сокращает жизнь человеческую, а то, которое должно делать ваше существование действительно Человеческим.
Видит бог, я хотел заставить людей задуматься и обратить внимание на главное: откуда начало начал их греховного несовершенства. Но меня не услышали, не увидели и не поняли.
Я приходил во благо. Веруй в него.
Прощай».
Фолсджер выхватил у шофера письмо, надеясь успеть прочитать самому. Но на листе стоял прежний, хорошо знакомый ему текст.
— Вы очень набожны, наверное? — после долгого молчания поинтересовался он у водителя.
— Да, сэр, ведь верить больше некому и не в кого.
«То-то я смотрю от письма запахло ладаном», — подумал Бен, грустно глядя на дорогу.
Он кое о чем начинал догадываться. Терье ему что-то говорил о такой штуке. Но тогда Фолсджер и чихать не хотел на заумные разглагольствования своего нового приятеля. Наверное потому, что многое не понимал, а если по правде, то вдаваться в бредни, какие тот нес, было недосуг… «У всек глаза, но взгляд с изъяном. Лишь единицы видят мир таким, какой он есть на самом деле», — повторил Фолсджер и чуть было вслух не вскрикнул: «Так вот где собака зарыта!»
Письмо, о котором идет речь, наверное, и по сей день хранится в МАГе. Результаты исследований этого документа, проведенных мной и моим коллегой Мурсалом Атешоглы, публиковались в научном сборнике, ежегодно издаваемом МАГом. Для массового читателя наша статья может показаться чрезмерно специфичной и потому я не собираюсь приводить ее здесь.
Однако читателю будет интересно познакомиться с мнением известнейшего эксперта, которого я просил дать заключение о химических, физических и прочих особенностях бумаги, оставленной Терье Бангом. К присланному Акту экспертизы он приложил адресованное мне письмо. Перепечатку из него мне и хотелось бы предложить вниманию читателя.
«Дорогой Сато!.. Переданная тобой бумага с текстом, написанным неким Бангом, явно изготавливалась не на наших предприятиях. Не корпел над ней и кустарь, фабрикующий реквизит к цирковому номеру. Кустарю такое не под силу…»
Заключение эксперта и проведенное нами исследование позволили нам прийти к выводу, что лист Банга является миниулавливателем индивидуального поля Времени человека, преобразующим его, это поле, в понятный людям физический образ (в нашем случае — письменный) и воспроизводящим его. А ниточки ткани, состав-ляющей бумагу, носят функцию антенн, настроенных на многожильную Спираль Общего Времени. Скорее всего, не на каждую из жилок в отдельности, а на их типы.
Лист, очевидно, благодаря этим нитям и фактуре листа неизвестного происхождения становится вроде лакмусовой бумаги, которая не только реагирует и воспринимает внешний сигнал (каким бы он слабым не был), идущий от каждого человека, но и преобразовывает его в зрительный образ — в текстовку.
Любой, кому быон не дал, лежащий у него сейчас в кармане листок с написанным Терье текстом, прочтёт его по-своему — в зависимости от того, как видит мир, ощущает себя в жизни и жизнь в себе, как относится к людям и они к нему…
И секрет весь в бумаге, которую Банг покрыл придуманной им эмульсией. Она так въелась в фактуру листа, что сквозь него не пробивается свет и его трудно надорвать Но не для этого, конеч-но, Терье готовил эмульсию. Секрет её похитрей. Она возбуждает-ся от того самого «взгляда с изъяном», о котором пишет Терье.
Кто-кто, а Фолсджер знал, что имел в виду Банг под «изъяном во взгляде». Это не взгляд кривого на один глаз. Это то, как человек видит и понимает окружающее. И наконец его личное время. Не свободное, а то, в котором он живет. Сам Терье не раз расска зывал ему об этом. И доказывал тоже.
Первая их встреча, как, впрочем, и разговор между ними состоялась при весьма странных обстоятельствах. Внешне они странными не были. Ну что, собственно, необычного в том, что в остановившейся машине мирно беседуют два молодых человека? И всё-таки до сих пор, хотя прошло уже немало времени, для Фолсджера осталось загадкой, как этот блинолицый, с маленькими серыми глазками и жёлтыми свалявшимися патлами появился у него в машине. От удивления Фолсджер аж подпрыгнул, больно ударившись коленом о руль.
— Ты откуда? — потирая ушибленную кость, прошипел Бен.
Незнакомец молчал. Тоже, видимо, соображал: откуда он здесь взялся? Фолсджер внимательно осмотрел салон. Двери «ягуара» — на замке. Без отмычки в него не забраться. Сработала бы сигнализация. Но Фолсджера разбудила не сирена. Что-то извне, но не сирена… Какой-то странный сон…
…Вроде он не в машине, а на своей яхте и её ни с того ни с сего тряхнуло так, что он чудом не свалился за борт. Потом донёсся всплеск воды, чье-то хлюпающее барахтание и будто отчаянный зов захлебывающегося человека… Фолсджер одним броском попытался выпрыгнуть из каюты на палубу, как это всегда делал на своей яхте, но не рассчитал и сильно ударился. Ударился о ступеньку. Глаза открыл от резкой боли в колене. Ни яхты, ни моря, Все та же поросшая по краям густым высоким кустарником проселочная дорога на склоне горы, куда часа три назад вбежал «ягуар», чтобы отдохнуть самому и немного дать соснуть своему неистовому ездоку… Все то же, да не то.
Никаких ступенек взбегающих вверх на палубу перед ни не было. Перед ним — баранка руля его «ягуара». Об нее то он и ударился коленом…
— Откуда, я тебя спрашиваю? — снова рычит он в блинообразное лицо незнакомца, выхватив из-под сидения пистолет.
По лицу незнакомца маслом расползлась простодушная улыбка. Она успокоила Бена. Бен небрежно откидывает пистолет на соседнее сидение, но глаз с блинолицего не спускает. Незнакомец поднимает большой палец к потолку и негромко произносит;
— Оттуда… — И все так же тихо объясняет. — Меня можно поздравить с удачным приземлением… Теперь я — Терье Банг, норвежец, уроженец города Ларвик, 37 лет, одинок, безработный инженер-химик…