— Телячьи нежности, — проурчал Леший, всем своим видом давая понять, что он не забыл обиды.
— Ну хватит дуться, Лёшенька, — уговаривал Мефодий. — Давай мириться. Я просто тебя подразнил. Неужели непонятно?
— Так и будем стоять? — добродушно проворчал бес.
— Сейчас поедем, браток. Дай соберусь с мыслями…
После непродолжительного раздумья, он отстегнул Лешего от привязного ремня, а затем, перегнувшись к заднему сидению, подтянул к себе футляр, — дорожное пристанище робота. Открыв его, он достал детали, служащие Лешему руками и ногами. Быстро вправив их ему, он спросил:
— Доволен, бес?
— Доволен.
— Итак, брат Алексий. Похулиганим немного? — озорно подмигивая, спросил Артамонцев.
— Как скажешь.
— Замётано… Значит так. Как войдём в маговский офис, у всех, кто будет попадаться нам навстречу, за исключением женщин, от «стреливай на штанах пояса, замочки, пуговицы, резинки… Пусть побегают с оголёнными задницами, пока не разгадают нашего теста.
— Какого?
— На вежливость. Элементарную вежливость, — трогаясь с места, произнёс Артамонцев.
„Это будет достойная месть, — думал он. — Потешная и более унизительная, чем то иезуитство, которому они подвергли ребят. С чего это им вздумалось сбивать людей с ног. Сажать на пятую точку. Парни из Интерпола тоже не лыком шиты. Пусть почувствуют“. И Мефодий, до самого въезда на пустынную автостоянку, о которой ему говорили коллеги, смаковал воображаемую картину своей мести.
Машину он остановил у места, откуда начиналась знакомая ему по рассказу Скарлатти керамзитовая дорожка. Хотя кругом стояла кромешная тьма и над ней не висело ни одной электрической лампочки, она хорошо была видна. Дорожка светилась сама по себе. Мерцающая лимонным светом, узенькая лента её струилась между деревьев и, если бы не сплошная стена листвы, ее можно было бы проследить до самого дворца магараджи. Уже потом, работая здесь, Артамонцев узнал секрет светящегося эффекта этой дорожки. Она была выложена из японского суперпластификатора, из которого, кстати, проложили и это шоссе, ведущее из Жасминового посёлка к маговскому полигону. По ней можно было ездить, не включая фар, если, конечно, быть уверенным, что не попадётся встречная машина или не выскочит под колёса какая-либо живность.
Светящаяся дорожка для Мефодия была полной неожиданностью. Ведь приезжали сюда днём, а днём она выглядела обыкновенно. Леший, постояв на ней, сообщил:
— Особенность дороги — в покрытии. Чем темней, тем ярче светится. В ней никакого подвоха нет.
Сказал и смело заскользил вперёд. Мефодий последовал за ним. Минуты через две-три они вышли к замку. Он стоял в полумраке — угрюмо, таинственно, недоброжелательно. На одной из колонн, за которой метрах в пяти находилась широкая входная дверь, поблёскивал небольшой металлический коробок. Вроде таксофона. Мефодий усмехнулся.
— Лёшка, — позвал он, — проверь, кроме этой консервной банки, что висит на колонне, ничего другого нет?
— Это не банка, брат мой Мефодий.
— Шутить настроены? — добродушно проворчал Мефодий.
— Нет. Похулиганить, — отозвался робот.
— Отлично, — похвалил Артамонцев. — Но для этого надо ещё проникнуть внутрь.
— Ерунда. Приложи к этой, как ты её назвал, консервной банке руку. Она снимет твой биоритм, передаст на пульт и, если там ждут нас, дверь откроется.
„Не всё так просто, бес“, — подумал Мефодий, прикладывая ладонь к холодной плоскости коробки. Посчитав до пяти, он убрал руку и тут же, одновременно с прозвучавшим из „таксофона“ по-металлически бесстрастным „Проходите“, Артамонцев услышал и увидел, как приоткрылась створка входной двери. Первое и естественное желание — идти прямо к ней. Леший так и поступил.
— Стой, Лёшка! — злым полушёпотом приказал он.
Тот послушно остановился.
— В чём дело, Меф?
— Не лезь поперед батьки в пекло… Вот что! Посмотри внимательно, нет ли ещё какой закавыки?
— Если бы что было, я разве пошёл бы?
Но Артамонцев уже не слушал его. Он как завороженный смотрел на огромные, занимающие полстены левого крыла замка часы. Их выпуклый, сделанный под глобус циферблат, фосфоресцировал линиями меридианов и широт. По-гипнотически загадочно мерцала каждая цифра и буковка. Под ними, грациозным хороводом танцовщиц, золотом отсвечивали фигурки стрелок. И луч, иссиня-серебристый луч, отсчитывая секунды, кружил по кругу… Часы показывали время всех стран мира. Их столицы изображались иероглифами и были написаны на латинском и арабском. Время в Каире, Париже, Лондоне, Вашингтоне…
Мефодий стукнул себя по лбу. МАГ же занимается Временем. Вот где их подвох! Ну-ка, сколько в Москве?.. 12 часов 40 минут… Артамонцев смотрит на свои. Оних не переводил. У него точное московское время — 21 час 49 минут.
Внизу, на полированной планке настенных часов, где написана фирма, изготовившая их, „Сейка“, три ряда перламутровых кнопок. „Как на баяне“, — пробегая по ним взглядом, невольно сравнил он. Под одной из них прочитал: „вкл. электронного табло“, „Эта-та мне и нужна“, — подумал он. Справа по вертикали циферблата вспыхнул столбец зелёных строчек: город, год, число, часы, минуты, секунды. Число секунд менялось на глазах. Итак, Москва. Год — правильный, число — тоже, а остальное переврано. Время остановлено. 12 часов 40 минут 00 секунд. Эти неподвижные, горевшие зеленью кошачьих глаз цифры ему что-то напоминали. Он их где-то совсем недавно видел. Ну да, вспомнил, в Шереметьево. Висевшее там табло показывало номер рейса и час вылета — 12.40.
— Лёшенька, — позвал Артамонцев, — поправь ошибку. В Москве не без двадцати час…
Разобраться в „баянной“ клавиатуре маговских часов особых хлопот Лешему не доставило. До Мефодия доносились лишь щелчки. Кажется, было их три. Щелчок — и красавицы-стрелки, совершив грациозный пируэт, стали показывать 21 час 50 минут. Другой — поменялась строчка на электронном табло… И тут раз-лялся третий щелчок. Точнее — гонг. Мефодий подумал, что этот звук возник от очередной какой-то манипуляции Лешего. Но тот стоял в шаге от панели с перламутровой клавиатурой и для него этот гонг тоже был полной неожиданностью. Всё окрест фасада стало светлеть и вскоре залилось ослепительно-ярким светом. Ар-тамонцеву сразу же бросилась в глаза роскошная резная дверь, на самой середине которой застыл громадный танцующий Шива. Дверь была не просто роскошной, она представляла собой шедевр индийской резьбы по дереву, великолепный вкус мастера, сделавшего её. Искрящееся на тёмно-коричневом фоне дерева шафрановое тело Шивы, медленно, с угрожающей неотвратимостью стало надвигаться на Мефодпя. Он было отпрянул, а потом понял, что» иллюзию движения Шивы создавали раздвигающиеся створки дверей. Они раздвоили его.
— Добро пожаловать, господин Артамонцев. — громко и отчётливо прозвучало из замка.
Говорили через микрофон. Мефодий определил это по характерному фону.
— Алёша, включи тепловнзор, посмотри есть ли там кто?
— Есть, Меф. Когда ты меня остановил, в холле было человек десять. А сейчас — никого, Все разбежались по комнатам, — докладывал Леший.
Артамонцев поморщился. Прямо-таки сказка про «Сим-Сим, откпойся». Несерьёзно осе это. И, немного поразмыслив, сказал:
— Ну, брат Алексий, наступил наш черёд. Пошли, покажем им свою сказку. Холл был просторен, богат и… пуст. Ковры, музейной редкости скульптуры, канделябры, старинные фрески по стенам и Ни одной живой души. Слева и справа на верхний этаж солидно поднимались две широкие, покрытые ковровой дорожкой мраморные лестницы. По ним, по их ступеням не взбегать, по ним только шествовать. С достоинством. Мефодий поймал себя на том, что Чувствует себя, как будто он не в своей тарелке. Что бы там не говорили, а антураж имеет большое значение: Но всей этой роскошью его не сбить с толку, не привести в растерянность… Не пройдёт… Теперь они с Лешкой должны сказать свое слово. Только некому было говорить. Вежливостью, как заметил Артамонцев, хозяева не отличались. Никто им навстречу не вышел. А ведь люди же были. Леший ошибиться не мог.