Наконец, страже удалось доставить грузную чёрную фигуру к краю эшафота. Оказавшись без поддержки, все его члены тут же подломились и обмякли, как у брошенной марионетки. Едва удержавшись на разъехавшихся ногах, он попытался приподнять голову. Мгновение спустя его взгляд встретился со взглядом толпы горожан, замерших и безмолвных. Было ли их безмолвие сочувствующим или испуганным? Ненавидели они его, желали зла за причинённые беды или корили за то, что он не смог достичь успеха и помочь им избавиться от угнетения и нищеты? Нет, это было безмолвие предвкушения. Предвкушения перед прыжком артиста в пропасть из-под купола цирка, предвкушения перед броском горсти серебряных монет в толпу на королевском празднике. Предвкушения перед одним из тех немногих зрелищ, понятных всем и каждому, которое доступно равнозначно как для вельмож, так и для городской бедноты, и которое будет потом долго обсуждаться за хмельными посиделками в многочисленных городских трактирах. И человек, привыкший и к страху, и к ненависти, вдруг растерялся. Тысячи взглядов были прикованы к нему, но его личность больше не имела никакого значения. С жадным нетерпением, словно перед разделкой праздничного пирога, ждали они процесса казни. А весь интерес толпы сводился к тому, как далеко отлетит освобождённая голова и сколько времени будет дёргаться неуправляемое тело. И в следующее же мгновение ярость от этого осознания переполнила его. Изгибаясь и разбрызгивая кровавую слюну, словно Василиск, пронзённый копьём праведника, мятежник крикнул: «Будьте вы прокляты, простаки!» Ноги его подкосились в последней попытке ринуться на его обидчиков, он рухнул вперёд. Старик подхватил падающее тело и одним рывком могучей руки кинул его на плаху. «Скорее, не мешкай» – прорычал обречённый, и топор взмыл над его головой.
Но в момент, когда тяжёлое оружие уже было готово обрушиться смертоносным ударом, нестерпимая боль пронзила спину того, кто вершил экзекуцию. Не в силах остановить полёт своей руки, но и не сумев достаточно согнуться, палач слабо и вскользь рубанул по шее преступника. Дикий вопль, переходящий в свистящее шипение пронзил слух замерших зрителей. Толпа охнула и отпрянула, не веря своим глазам. Тело несчастного свело судорогой, и бросилось бы вперёд, не удерживай его на месте пара дюжих стражников. Теперь это был уже не змей, но гигантский чёрный паук, перебирающий в агонии всеми своими конечностями. Его руки пытались ухватиться за рану, волосы метались вслед бешеным вращениям полуотделившейся головы. Неистовая, нечеловеческая сила, возникшая после потери всех остальных проявлений человеческого естества, рвалась во все стороны, будто пытаясь выскочить из оков жалкой, истерзанной плоти. И холодный ужас пронёсся от эшафота к краю площади, поражая сердца, казалось бы, привычных ко всему зрителей. Прошли тягостные несколько секунд, прежде, чем второй удар прервал страдания обезглавленного мученика.
Ставшему таким спокойным грузному телу ещё спускали кровь, а стражники уже препирались, кто из них оттащит труп преступника на подводу. Их резкие, отрывистые реплики, да подавленные всхлипывания мещанок нарушали безмолвие притихшей толпы. Старик стоял, и скользкий обух большого топора был опорой для его трясущихся рук. Боль, накатывающая резкими волнами, постепенно сходила на нет, будто ослабевала рука убийцы, наносящего в спину удары ножом. Но это был ещё не конец. Сквозь гулкий бой собственного сердца старик далеко не сразу услышал вкрадчивый голос, настойчиво повторяющий одну и ту же фразу. Он повернул голову и увидел перед собой хорошо одетого немолодого уже человека. Но не его одежда или взволнованный голос привлекли внимание старика. В руках этот человек держал настоящее произведение искусства – боевую секиру старинной работы. Форма её была изящна и совершенна – не слишком широкое лезвие для удобства в боевых условиях, глубокая выемка и выверенный изгиб – позволяющие орудию при ударе мягко пружинить и оставаться в руке. А помимо всех этих характеристик, моментально отмеченных мастером, весь топор был покрыт великолепной серебряной инкрустацией. Словно разряд молнии на ночном небе, узор горел тонкими линиями на тёмном топорище, повторяясь десятками хищных стремительных вспышек на его металлической части. Никогда прежде знаток топоров не встречался с подобным сочетанием смертоносной формы и чарующей художественной отделки, будто придающей оружию магические свойства. Терпеливо, уже в третий раз, тот, кто держал сокровище в руках произнёс: «Мой юный господин просит вас об этом одолжении. Вам, должно быть, известно, что он происходит из старинного рода, сколь прославленного бесстрашием в бою, столь и независимого. Давным-давно прадед моего господина был так же казнён за мятеж против власти сюзерена. Этот топор был изготовлен специально в память о той церемонии, как символ непоколебимости его духа. Он хранился, как родовая реликвия, и вот теперь последний его обладатель также восходит на эшафот. Мы, единственные люди, оставшиеся верными своему господину, передаём его последнюю просьбу. Он просит быть казнённым этим орудием. А поскольку юный господин не успел оставить наследников, этот топор он передаёт вам в качестве платы за эту услугу. Готовы ли вы на это?»