— Я боялся: начнут стрелять,— высказал миновавшее беспокойство Белов.
— Ты пока не знаешь испанского и испанцев,— усмехнулся Янов,— а то бы понял, что они по-приятельски беседовали о завтрашнем выступлении под Уэску колумны[Колонна (исп.).], в которую недавно записались. Иной раз слушаешь издали, как две женщины вопят и руками машут, решаешь — одна в волосы другой неминуемо вцепится, а подойдешь поближе — речь о том, что куры у обеих неизвестно почему плохо несутся. Просто мы их жестов не понимаем, а чтобы воевать рядом с ними, необходимо и в языке жестов разбираться. Главное же, что нам всегда надо учитывать, то их темперамент...
Не прошло и недели с этого разговора в барселонском ресторане, а подтверждений словам Янова и у Белова и у Петрова набралось достаточно. Даже теперешняя невозможность выспаться в глубоком тылу, на мягких двуспальных кроватях, была прямым следствием местного вулканического темперамента. Впрочем, оба признавали, что он передается и тем, кто с ним соприкасается. Ибо ночи напролет немецкие, например, добровольцы, в унисон горланящие на мелодию советской песни «Все выше, и выше, и выше» собственный, германский текст, весьма революционный и, следовательно, не имеющий ничего общего ни с полетом наших «птиц», ни с тем, чем дышат их пропеллеры,— явно заразились здешним темпераментом. Что же говорить об итальянцах, которые испанцам, бесспорно, двоюродные братья...
Может быть, потому, что шли всего четвертые сутки их пребывания в Альбасете, но бессонница раздражала Петрова и Белова только ночью, и тогда оба умиленно вспоминали, как мирно им спалось в Валенсии, где они останавливались по дороге в Мадрид. В столицу Испании они приехали переполненные романтическими чувствами и, как ни странно, не утомленные двумя днями автомобильной езды. Зато в Мадриде их ждали треволнения.
Перед въездом в город их задержала очередная бомбардировка, продолжалась она около двадцати минут, да и отбой был дан не сразу по окончании. Но, попав на центральные улицы, все трое не обнаружили там ни малейших признаков паники, что, может быть, не удивило Янова, но Петрова и Белова поразило. Внешнего порядка тоже не было, однако терпеливо стоящие в очередях женщины в черных платьях и талях, почти полное отсутствие молодых мужчин среди снующих по тротуарам прохожих, горделиво марширующие по трое в ряд безоружные милисьяносы под командованием оставшихся верными Республике кадровых солдат и даже неистово несущиеся во все стороны и непрерывно сигналящие автомашины с белой бумажкой на ветровом стекле, подтверждающей их конфискацию,— вся эта картина напоминала организованную суматошность муравейника, только что бесцельно развороченного каким-то проходившим варваром.
Янов поместил своих земляков в высящемся на большой площади фешенебельном отеле «Флорида», с недавних пор принадлежащем анархистскому профсоюзу служащих гостиниц, ресторанов, кафе и прочих увеселительных заведений. Дав отдохнуть, он перед вечером повез показать им последствия нынешней бомбежки.
Они увидели сохранившиеся стены пятиэтажных домов с вылетевшими не только стеклами, но и оконными рамами, посередине же вместо квартир высились лишь груды обломков и мусора, а рядом — два шестиэтажных без наружной стены, но с сохранившимися буржуазными квартирами, в которых были видны то рояль, то окружавшие обеденный стол резные дубовые стулья, то книжный шкаф, то кровать под балдахином, из-под которой страшно свисал вниз, в образовавшуюся пропасть, тяжелый ковер.
На одной из площадей оба бессмысленно долго смотрели на дно внушительной воронки от пятисоткилограммовой, по утверждению Янова, бомбы. В пахнущем глиной и тлением провале лежали искореженные ржавые трубы, кучи кирпичей, булыжника прежней мостовой и смотанные в беспорядочный клубок разной толщины кабели.
Посетили потрясенные болгары и совершенно разрушенный мадридский вокзал, где больше всего их поразила непостижимая сила взрыва, далеко расшвырявшая стальные рельсы со шпалами, к которым они были прикреплены, и не только расшвырявшая, но и скрутившая их в мотки, словно веревки.
На другой день они встали очень рано, к чему, как все болгары, были приучены с детства. За окном едва брезжил пасмурный рассвет. После не слишком-то обильного завтрака Янов повез их к «шефу».
Большое здание Центрального Комитета, к которому подкатила яновская машина, снаружи охранялось взводом гуардиа де асальто, в темно-синей форме с белыми кантами. Янов пояснил, что в переводе на русский это «штурмовая охрана» и что создана она была после свержения монархии в 1931 году в противовес гуардии сивиль, то есть «гражданской охране», бывшей при короле главной опорой режима, недаром почти все гражданские гвардейцы примкнули к мятежу. Что же касается гуардиа де асальто, то, хотя в нее подбирались умеренные элементы, в Мадриде на них сумели оказать влияние коммунисты, так что известная часть их и даже несколько младших офицеров вступили в партию.