Взвод альбасетских курсантов, неся винтовки на правых локтях дулом в землю и отбивая замедленный похоронный шаг, пошел впереди. За ним, развернув невидимые во мраке боевые знамена семи батальонов дивизии (первым поплыло новенькое, но уже простреленное знамя мадьяр), двинулись знаменосцы с ассистентами по бокам, за знаменами, поскрипывая, проползла машина с гробами, за которой понуро и не в ногу шли команданте Пардо, лейтенант, полгода бывший адъютантом генерала Лукача, среброголовый Савич и Габриэла.
Шествие машин и людей, плохо различимых в теплой густой тьме, достигло старинного дома, где недавно помещалась семинария. Сейчас он принадлежал местному Крестьянскому союзу. Будущие офицеры интербригад по шестеро внесли гробы в семинарский зал, из которого были давно выброшены все прежние приметы его прошлого, и установили на постаментах. И ночью в богатый дом стали поодиночке, по двое и по трое приходить люди, чтобы негласно проститься с генералом Лукачем.
Но вот наступило утро, а за ним пришел безоблачный и потому невыносимо жаркий день. После полудня на раскаленной главной площади начали собираться густые толпы жителей Валенсии. Немного позже стали подъезжать машины, из которых выходили: председатель совета министров, видный ученый, доктор химии и профессор, социалист Хуан Негрин, начальник штаба республиканской армии генерал Рохо, министр земледелия коммунист Урибе, другие министры, Долорес Ибаррури, многие военачальники, представители комитета Народного фронта города, испанские писатели и поэты. По указанию генерала Григоровича, за редким исключением, отсутствовали ради соблюдения конспирации только советские товарищи покойного.
После выступлений нескольких ораторов похоронная процессия потянулась к главному городскому кладбищу. Черный же лакированный гроб со стеклянной крышкой, в котором покоился мертвый Лукач, был установлен на артиллерийском лафете, везомом тремя парами вороных, управляемых ездовыми.
Самые близкие из сослуживцев и друзей Лукача на руках внесли гроб в ворота.
Почти вся Валенсия, кроме ближайшей к морю ее части, стоит на скалах, и рыть могилы в ней невозможно. Поэтому даже на самом буржуазном местном кладбище гробы замуровываются в специально сооруженных полых стенах, напоминающих гигантские соты. Несшие убитого повернули направо и подошли к массивной стене, в которой на уровне человеческого роста зияли три одинаковых склепа. В боковых уже стояли два гроба, центральный предоставлялся генеральскому. Кто-то предложил, однако, поскольку война затягивается и многое предугадать невозможно, на всякий случай переставить гробы павших товарищей так, чтоб нельзя было догадаться, в какой нише кто захоронен. Кладбищенские каменщики, закрыв отверстие хорошо подогнанными пластинами, зацементировали их. Специальный раствор застыл с необыкновенной быстротой, и тогда Антек Коханок слева направо латинскими буквами нацарапал куском древесного угля на каждой нише: Luis, Heilbrunn, Lucach.
Около получаса перед этим катакомбным захоронением и несовпадающими надписями молча простояли человек десять офицеров и около двадцати бойцов, а также Савич и Габриэла, пока кладбищенский сторож не предупредил, что ворота закрываются.
Большинство уже утром выезжали на фронт и больше не могли посещать это кладбище. Однако через месяц советская делегация на Втором международном конгрессе писателей в защиту культуры, многие заседания которого проходили в Валенсии, побывала у места погребения своего коллеги и положила цветы к его склепу.
ЭПИЛОГ
Война в Испании продолжалась, становилась все напряженнее. Каждая новая неделя, а там и месяц за месяцем постепенно опускали невидимую завесу забвения перед стеной, в которой был замурован гроб генерала Лукача рядом с двумя товарищами по оружию и смерти. Когда пала Валенсия, между прахом его и всеми друзьями встала новая непреодолимая стена, отделившая его от мира, в котором он жил и в котором продолжали жить его близкие. А скоро вспыхнула и вторая мировая война. Ее огонь охватил большую часть человечества, неся с собой ни с чем не сравнимые потери и заслонив и далеко-далеко отодвинув еще недавно так волновавшие весь мир испанские события.
Но когда затих оглушающий грохот новейших средств уничтожения, осела пыль в разрушенных дотла городах и ветры развеяли запах пожарищ, тогда, не сразу конечно, стало выясняться, что всепоглощающее время не всегда заставляет забыть некоторые, казалось бы, уже навсегда выпавшие из памяти дела. И понемногу стали возвращаться из небытия бескорыстные подвиги испанской войны. И тогда — едва ли не первым из всех — в Москве вспомнили Матэ Залку. И к двадцатой годовщине со дня, когда он был убит на жаркой дороге под Уэской, главные наши толстые журналы поместили статьи и воспоминания о нем, издательства начали переиздавать его произведения и многочисленные книги о нем. Не всегда и не во всем то, что писалось, отвечало строгой истине. Однако память о Матэ Залке в СССР и в Венгрии не только возрождалась, но и сохраняется вот уже десятилетия. И объясняется это в первую очередь особенностью и яркостью его биографии, удивительной его жизнью. Под своим паспортным именем он ушел воевать за Австро-Венгрию, в русском плену взял свой литературный псевдоним и прославил его сначала в роли руководителя сибирского партизанского отряда и позже в качестве командира интернационального кавалерийского соединения, а по окончании гражданской войны он сумел стать писателем Матэ Залкой и, наконец, под третьим именем — генерала Лукача, пал в борьбе с фашизмом. Однако это не единственное объяснение. Еще больше поражает людей и поддерживает живую память об этом богато одаренном и мужественном человеке его непосредственная и всепроникающая доброта, сохранявшаяся в нем в столь жестокие и многотрудные времена.
Через сорок один год и десять месяцев после того, как осколок снаряда, разорвавшегося на шоссе под Уэской, сразил командира 45-й интернациональной дивизии, 11 апреля 1979 года доставленные самолетом из Испании останки генерала Лукача были преданы земле в Будапеште.
Этому событию, достойно увенчавшему жизнь и смерть героя, предшествовала длительная и кропотливая работа венгерских офицеров и дипломатов. Еще тогда военный атташе ВНР в Москве собирал среди советских ветеранов испанской войны сведения обо всех обстоятельствах погребения генерала Лукача. Подобные уточнения производились и среди венгерских бойцов интербригад. Но при первом же очень осторожном устном запросе о возможности перенесения праха его на родину правительство диктатора Франко ответило безапелляционным отказом. После смерти каудильо прощупывание было возобновлено и встретило уже не столь враждебную реакцию. Переговоры периодически возобновлялись, прежде чем удалось воплотить благородный замысел. Общий, большой и давний долг был выполнен, и выполнен достойно. Прах Матэ Залки вернулся домой и лег в землю праотцов.