Зоя вышла из скайпа. Инга облегченно вздохнула. Она любила сестру, но… слишком много «но», чтобы обременять ими голову перед разговором с клиенткой. Инга приняла профессионально-доброжелательный вид и нажала кнопку вызова.
…Когда Инга Сабурова смотрелась в зеркало, она видела женщину, чья жизнь состоялась. Этой женщине было тридцать восемь лет, ее ореховые глаза смотрели на мир прямо, без стыда и страха. Ее круглое широкоскулое лицо нравилось ей самой — и потому нравилось большинству тех, кто ей встречался. Ее тело никто не назвал бы идеальным, но самой Инге это тело нравилось тоже — в 166 сантиметров роста укладывались упругие мышцы, крепкие кости и как раз столько жира, сколько требуется, чтобы придавать переходам приятную для глаз плавность. Вес этого всего колебался в пределах 68–72 килограмм, без диет и изнурительных упражнений. Несколько мужчин в разное время тоже были в восторге от этого тела, но их восторги каждый раз оказывались сопряжены с требованиями, которые Инга находила утомительными. Один опыт с женщиной показал, что любопытство и взаимное уважение — тоже не причина связывать свою жизнь с чьей-то еще. Ей было хорошо одной, а предположения, что она ночами плачет в подушку, вызывали в ней неудержимый смех: последний раз она плакала в подушку восемь лет назад, когда по неосторожности посмотрела на ночь «Могилу светлячков».
У Инги была профессия и любимая работа. У нее были хорошие друзья и родные. Была даже подруга, с которой можно «пошептаться о женском», если припадет охота: соседний офис снимала профессиональная доминатрикс Валентина, и они в перерывах между клиентами пили вскладчину зеленый чай с засахаренными фруктами. Инга вела блог, писала статьи и проводила тренинги, спорадически возвращалась к докторской диссертации, дни ее были полны, а ночи спокойны. Если ее одолевало томление по детским голосам и «топоту маленьких ножек», она забирала у сестры племянников и ходила с ними в кино, в аквапарк или на аттракционы, смотря по погоде. Несколько часов с гиперактивными юными бандитами давали иммунитет к сантиментам на верных полгода.
И только иногда, в ненастные дни, по дороге на работу или с работы, или в перерывах между клиентами, она слышала внутри обессиливающий, обессмысливающий, обесценивающий голос: «бестолочь… пустоцвет… никому не нужна». В таких случаях она фыркала и, подражая голосом Фаине Раневской, произносила с одесским выговором:
— Идити к чорту, папаша!
И внутренний голос шел к черту.
Но случалось порой и так, что он находил себе союзников.
Аккурат в тот день, когда Ингу вновь должен был посетить Сиднев, ее пригласил на обед Евгений Львович Чуб, учитель и супервизор. Дело вполне обычное: Инга снимала офис неподалеку от клиники, и время от времени они посещали какой-нибудь из ресторанов, предлагавший бизнес-ланч по умеренным ценам.
На сей раз скидками радовало итальянское заведение «Тарталья», где они пообедали отличной лазаньей. Однако на лазанье все хорошее закончилось, потому что за чаем профессор Чуб как бы невзначай сказал:
— Кстати… На днях мне звонила твоя мама…
Инга сделала длинный вдох через нос, а потом длинно подула на чай. Мысленно она в этот момент высказала все, что думает о доброхотах, а вслух сказала:
— Евгений Дмитриевич, ну ради Бога — только вы не начинайте. Не поеду.
— Хорошо. Не буду. Ты обиделась?
— Да. Родным простительно, они не хотят понимать — но вы-то знаете всё. Что он делал с мамой. Что он делал с нами.
— Инга, я ведь сам знал его. И беспросветно плохим человеком он не был…
Инга осторожно поставила чашку на стол.
— Да. К вам он всегда поворачивался светлой стороной — прекрасный хирург, спаситель и чудотворец, гитарист и душа компании. Это в маму и в нас он сливал негатив.
— Но по-своему он любил тебя и Зою. И маму. Он был сложным человеком, но Лариса до сих пор любит его.
— Это не любовь. Это стокгольмский синдром. Когда какой-то ненормальный застрелил его, знаете, что я почувствовала? Облегчение. Теперь, наконец-то, он отпустит маму, подумала я. Но он не хочет ее отпускать. Даже после смерти — не хочет…
Чуб потеребил салфетку.
— Инга, ты же верующий человек. Разве Иисус не сказал, что своих мертвецов надо хоронить?
— Мама его хоронит уже десять лет. Не вижу, чтобы это ей помогло. А Евангелие вы помните плохо. Иисус сказал: пусть мёртвые хоронят своих мертвецов.
Она встала из-за стола. По счастью, наличные деньги были именно в таких купюрах, чтобы рассчитаться за комплексный обед без сдачи.