Призрачная Ольга уже вопила и материлась во всю глотку. Инга где-то понимала ее: единственного сына убивали на ее глазах, а призрачная женщина ничего не могла сделать — она беспокоила Сиднева меньше, чем живая муха.
Так и не освободившись от полотенцесушителя, Инга подняла с пола револьвер и наставила на дерущихся. От азарта, страха и ярости она совсем забыла, что рот заклеен, и когда попыталась крикнуть «Прекратите!», получилось только мычание, на которое обратил внимание лишь призрак. Мужчины продолжали бороться, хрипя сквозь оскаленные рты. Кроме того, полотенцесушитель оттягивал руки вниз, не давая как следует прицелиться. Инга наконец-то стряхнула его с цепи наручников, после чего содрала изоленту. Это оказалось настолько больно, что ярость в её крике была самой неподдельной.
— А ну перестали быстро, оба!!!
Хорошо вышло. Внушительно. Обескураженные мужчины тут же перестали и замерли, глядя на неё.
— Отпустите его, — скомандовала Инга Сидневу. Убийство в кабинете не входило в ее планы, ни в чьем исполнении.
— С чего вдруг? — Сиднев улыбнулся и приподнял бровь.
— Отпустите его немедленно, — проговорила Инга, акцентируя каждое слово. Руки ее не дрожали. Револьвер казался просто родным: неописуемо старый и такой же надежный послевоенный «наган», точно такой, как у дедушки Карла, геолога.
Сиднев отпустил Ярослава и с улыбочкой поднял руки.
Ярослав скатился со стола и, кашляя, пытался восстановить дыхание.
Тут призрачная Ольга почему-то решила, что настало время высказаться.
— Вот умничка. А теперь застрели его нахрен.
Ответ Инги был нехарактерен для нее как для терапевта и человека, но тоже искренен:
— Закройте рот.
Призрак закрыл рот. Зато рот приоткрылся у Сиднева.
— Ольга, ты? Сколько зим, сколько лет! А я удивлялся, куда ты пропала!
— Удивлялся он! — Призрак занес над головой сжатые кулаки в бессильном гневе. — Как будто не знаешь: раз потерял надо мной власть — значит, померла.
— Тебя даже могила не исправила, — сарказм Сиднева сочился кислотой. — Хотя… судя по твоему состоянию, могилы у тебя нет.
— И не будет, пока ты собственной не обзаведёшься!
Ольга смотрела то на одного, то на другую. Кажется, призрак дал ей неполные сведения. Верные, но неполные. Или она сама что-то упустила…
— Так всё-таки не он вас убил?
Ярослав наконец прокашлялся и теперь просто тяжело дышал.
— Что значит не он? — возмутилась Ольга. — Как раз и он!
Тут Сиднев почему-то решил оправдаться.
— Нет, Инга Александровна, я Ольгу не убивал. Наоборот, поддавшись сантиментам, я подарил ей бессмертие.
— Да в жопу такое бессмертие! — в голосе Ольги дрожали слезы. — Одни ночные смены! Солнца не видишь годами, кровищу воровать приходится — и для себя, и для гада этого! А как я в зеркале выгляжу — так вообще забыла.
— За всё приходится платить.
— Я такой товар и даром бы не взяла — так ты, сволочь, насильно всучил!
— Что-то я не припомню, чтобы ты особенно сопротивлялась.
Ольга все-таки бросилась на Сиднева с кулаками — ярость пересилила здравый смысл, напоминавший, что бесплотные усилия будут и бесплодными. Когда кулаки Ольги проходили сквозь него, Сиднев лишь улыбался. Инга решила, что с нее хватит.
— Прекратите этот дурдом!
Сиднев сложил руки на груди. Ольга отступила от него со слезами. Это были призрачные слезы, одна видимость — но блестели они как настоящие.
— Ну зачем же прекращать, — сказал Сиднев. — Тема «Кто убил Ольгу?» меня живо интересует. Я, как-никак, её мастер.
— Мастер-фломастер! — огрызнулся призрак.
Сиднев повернулся к Ярославу, сидящему на столе.
— Что скажете, юноша? Это же вы преследовали меня несколько месяцев, человек с вантузом. Скажите Инге, кто на самом деле убил вашу мать.
— Не надо, — всхлипнула Ольга. — Я сама.
И вновь коснулась Ингиного лица холодной бесплотной рукой.
И снова это было как воспоминание — ночь, маленькая кухня в «хрущёвке». Ольга надела лучшее, что у нее было и сделала прическу, и сейчас она обнимала и гладила по голове зареванного долговязого подростка, в котором безошибочно угадывался нынешний Ярослав, такой же костистый и жилистый. В Ингу вошла память о бессонных ночах над учебниками и горластым засранцем, о торопливых сборах утром в детский садик, об одежде, из которой это чучелко начинало выпирать, кажется, сразу по выходе из магазина, где покупали на вырост… Долговязый птенчик, плод скороспелого студенческого романа, нескладный, не пробивной, не хватающий с неба звезд, даже не красавец — не в отца пошел, что ж ты будешь делать, только любить и остается. Одно счастье — здоровый, как конь…