Когда он стал нерукопожатным? «Существуют пределы, которые переходить нельзя. Что касается афганской войны, то, что он писал о ней, о Никарагуа, о так называемых „горячих точках“, я так понимаю, это было связано с его общей системой взглядов — в том числе и на жизнь и на смерть, не только на войну. Для него убийство было эстетическим актом, которое он так или иначе препарировал в своих текстах — и не только убийство человека, но и убийство животного, скажем, убийство коровы. Для меня, в принципе, такого рода взгляд на жизнь — отталкивающий. Поэтому когда от любования храмами и описания красот русского пейзажа он перешел к такого рода „поэтике насилия“, мне кажется, с этого момента с ним что-то начало происходить, не только как с художником, но и как с человеком.
Что касается идеологической нерукопожатности — то, конечно, с афганской войны».
Я пересказываю Наталье Борисовне прохановские воспоминания о том, как она якобы писала на прото-«Надпись» внутреннюю рецензию. Она ведь писала на него внутренние рецензии?
— Никогда!
— Давайте я вам расскажу. Это роман про 60-е годы; он якобы попал к вам, вы якобы его завернули как идеологически несоответствующий, потом через две недели он оказался на столе у офицера КГБ. Значит ли это, спросил я у Проханова, что Наталья Иванова имеет отношение к КГБ, и он сказал — вряд ли, конечно, но он бы очень хотел, чтобы так было.
Иванова смеется:
— Знаете, я никогда в жизни не была в КГБ. У меня был роман о 60-х годах, его написал Руслан Киреев, и я предприняла все для того, чтоб его напечатать тогда в «Знамени», он назывался «Подготовительная тетрадь». И если говорить об этом, такого эпизода с Прохановым я просто не помню. Если я и пыталась завернуть его романы, то связанные с войнами, с горячими точками, но и то у меня… я не помню, я вам клянусь. Что-то было напечатано в «Знамени» помимо меня, но он нравился Кожевникову. Это был мой конфликт с главным редактором.
— А как вы заворачивали?
— Я никак не заворачивала. Я не писала внутренние рецензии. Я выражала свою точку зрения на редколлегиях. Это у него в голове, что Кожевников передал Гроссмана, а Иванова передала Проханова? Потрясающе!! Ну, в суд подам. Потому что этого не было и быть не могло.
Удивительно, насколько Коробейников, типичный вроде бы рефлексирующий интеллигент из книги Вайля и Гениса о 60-х, выламывается из всех представлений о шестидесятниках («В карнавализованном обществе 60-х самыми прочными представлялись дружеские, а не государственные узы»). В «Надписи» дан принципиально другой, инсайдерский взгляд на этих людей, чья общественно-политическая жизнь не ограничивалась чтением переводного Хемингуэя и хоровым исполнением Визбора.
Отличие «Надписи» от прочих прохановских текстов в том, что это роман, не создающий миф, а, напротив, демифологизирующий; вместо монолитного «либерального» мифа о «застойных» 70-х нам предлагаются «огненные репортажи» из разных культур этого времени.
«Надпись» — атлас идеологий 60-х, времени, в котором программировалось далекое будущее, и когда Коробейников, прогуливаясь однажды вокруг бассейна «Москва», вдруг увидит в небе жуткое слово «Самсунг», это не покажется анахронизмом: одна эпоха, как яйцо иглу, содержит в себе другую.
Удивительно, кстати, что роман сошел со стапелей в мае 2005-го — месяц столетия еще одного государственного писателя: в «Надписи» есть важный эпизод, когда Коробейников оказывается на приеме в Кремле и видит там Шолохова. Наблюдая в одном кадре генсека и писателя, Коробейников понимает, что по-настоящему масштабный художник, служа государству-молоху, в состоянии сохранить независимость, работая на паритетных условиях. «Надпись» — роман про движение Проханова в сторону Шолохова, про генезис государственного писателя. Сильной личностью оказывается не тот, кто возненавидит мегамашину и начнет мстить за обиды, нанесенные поколению отцов, но тот, кто, зная об опасности, заключенной в мегамашине, все равно пойдет служить ей, поскольку только она в состоянии обеспечить низкую температуру в холодильнике с вирусами, территориальную целостность страны, сбережение этноса и воскрешение отцов.