Составление прохановского генеалогического древа — задача любопытная, но каверзная. В силу религиозных — сектантских — особенностей родового уклада материнские и отцовские корни переплелись задолго до знакомства родителей Проханова. На переплетении разных ветвей вырастали странные орхидеи.
Мы еще увидим в творчестве Проханова множество так называемых галлюциногенных деревьев, но первым из тех, на которые следует обратить внимание, будет вот это, генеалогическое — раз уж оно навевает Александру Андреевичу сны о бородинских ополченцах из «Войны и мира». Во всяком случае, мне доводилось слышать от него, что генетически он произошел от героев толстовского романа — доказать это, разумеется, невозможно, но он «чувствует», что «за пращурами был кто-то еще, вне родословной, имевший сходство с ополченцами из толстовской эпохи. Именно в ополченцах, встретивших Пьера на дороге под Можайском, узнавались мои дальние, безымянные предки».
Эта литературность происхождения сразу привлекает внимание: некоторым образом Проханов створожился из словесного молока, произошел из того синкретичного состояния литературы и действительности, когда невозможно до конца различить, чем правда отличается от вымысла.
В каком-то смысле лучшим пантеоном прохановских предков является «Бородинская панорама».
Пращуром, то есть наиболее далекой фигурой прохановского рода, которая может быть персонифицирована с минимально допустимой точностью, считается его прапрапрадед Иван Антонович Фефелов (который, впрочем, с равной вероятностью мог быть Прохановым или Мазаевым, но, скорее всего, никакого паспорта и фамилии у него попросту не было) — харизматичный крепостной крестьянин откуда-то из южных деревень Тамбовской губернии. А надо сказать, что примерно в начале XIX века односельчане этого Ивана, наслушавшись, по-видимому, немецких проповедников, стали сектантами-молоканами — отказались почитать обрядовые книги, православные иконы и ритуальные одеяния православных священнослужителей. Никаких документальных свидетельств о том, что именно там происходило, не сохранилось; остается полагаться исключительно на родовую память самого Проханова, который задним числом предполагает, что то было не столько протестантство, сколько нечто близкое к язычеству, «доправославное ощущение бога, мира, воды, жизни, смерти». «При своем возникновении, — пишет историк Л. Н. Митрохин, — дореформенные секты были тончайшими, капиллярными нитями связаны с народным духом, с мужицким разумением и часто примитивно, косноязычно выдвигали идеи, составлявшие гордость „высокой“ религиозной мысли Запада. При этом, однако, исходные воззрения не переплавлялись в формализованные теологические системы». Как бы там ни было, местные власти отнеслись к еретикам крайне негативно: крестьян насильно сгоняли в православные церкви, проверяли в домах наличие икон и тестировали на лояльность РПЦ. Полумифический Иван вынужден был стать ересиархом деревенской общины. Неизвестно, оставил бы этот человек свой след в мировой истории или нет, если бы не событие, произошедшее в Германии примерно за год до его рождения. Дело в том, что именно в 1807 году немецкий писатель И. Г. Юнг-Штиллинг (1740–1817) рассчитал, что в 1836 году произойдет Второе Пришествие Христа. Те, кто «отмечен печатью», в течение двадцати лет, с 1816 по 1836 год, должны были сознательно готовиться к этому визиту, в частности переселяться поближе к горе Арарат, где и будет функционировать тысячелетнее «царство спасенных», новая земля обетованная. Юнг-штиллинговские мистические сочинения пользовались в молоканской среде, связанной с немецким протестантизмом, исключительной популярностью. Проповедники переквалифицировались в пророки и пошли смущать народ; к концу 20-х годов прорицатели добрались до Тамбовской губерниии и рассказали о немецких расчетах тамошним молоканам. «Сначала по этим деревням шли ропоты, брожения, и кончилось тем, что ночью все они проснулись, встали, запрягли лошадей в телеги, снесли иконы к порогу поповского дома — не стали их жечь, портить. Погрузили на эти телеги детей, скарб и ушли». Это произошло в начале 1830-х. Словно Луна, отколовшаяся от Земли, молоканская деревня вылетела в открытый космос; этот поступок и образ будет занесен в наследственную родовую память участников той экспедиции.
Под руководством пращура Александра Андреевича деревня принялась кочевать на юг — пока не оказалась за Кавказским хребтом, на землях сегодняшнего Азербайджана, в Шемахинском и Ленкоранском уездах Бакинской губернии. На том месте, где решено было угнездиться, никто не жил, поэтому этнических конфликтов не предвиделось. Колония религиозных иммигрантов была названа Ивановкой — опять же в честь прохановского пращура.
У Проханова есть собственное, вынесенное из той поездки 1990 года, представление о том, что такое молоканство. Там — в Исмаиллинском районе — оказались горы с белыми скатами, известняковыми обнажениями, окрашивающими млечные ручьи, которые текут и сочатся из этих белых пластов. Интересуясь, что это за такие молокане, он выяснил у своих родственников, что это те, кто живут на млечных водах, на молоке.
Ересиарх и возмутитель спокойствия.
Традиционно, впрочем, считается, что молокане называют себя таким образом потому, что в течение Великого поста позволяют себе пить молоко. Также есть мнение, что слово «молоканин» отсылает к цитате из св. Петра: «Как новорожденные младенцы, возлюбите словесное молоко, дабы от него возрасти вам во спасение»; и в этом смысле Проханов никогда не переставал быть сектантом. В прочих религиозных отправлениях они совпадают с разными конфессиональными группами. Практика добрых дел и требование добродетели — главный долг верующих и одновременно путь к спасению. Нельзя есть свинину. Главное руководство в вопросах спасения души — Библия, никаких ритуалов, икон, поклонения святым, постов, храмов. В песнопениях молокане используют характерные русские мелодии.
Всем нам приходилось слышать: «Да ведь Проханов — из молокан, это многое объясняет». Молокане русские протестанты, еретики, сектанты, реформисты, по сути, отказавшиеся от обрядности в пользу служения богу добром. «Полностью отвергая церковную иерархию, — сообщает эксперт по конфессиональным различиям Ал. Иванов, — молокане признавали и чтили государственную власть, в их богослужении и обязательном порядке входила молитва за членов царской семьи». «Постепенно, — уточняет Л. Н. Митрохин, — духовное и политическое верноподданичество молоканской верхушки проявлялось все отчетливее». Молокане выражали социальное мировоззрение и самосознание тех индивидуальных предпринимателей, которые уже достигли определенной хозяйственной самостоятельности, а поэтому стремились к «порядку», опасаясь всякого рода брожений и неустойчивости как в религиозной, так и в политической сферах. Настроенный более романтически Дугин настаивает на «белой святой арийской горе Эльбрус, недалеко от которой первые молокане нашли таинственные источники белого, молочного цвета», и вообще описывает кавказских молокан как «крайне спиритуалистическую русскую секту, одержимую мечтой о „волшебной стране“, где вместо воды источники земные дают молоко, белое райское молоко…» Позже, оправдывая название своей искрометной статьи о Проханове «Последний прыгун империи», он вынужден будет предположить, что «среди строгих и рациональных кавказских молокан с довольно пессимистическим складом ума иногда появлялись проповедники иного рода. Разновидность хлыстов — прыгуны. Они проповедовали необходимость дикого телесного ажиотажа, взвинченного эзотерического духовного радения, выкликания из-за грани потустороннего новой реальности, Нового Града. И бывало, что и молоканские наставники — прямые предки Александра Андреевича Проханова — поддавались на этот вызов экстатического делания. Прыгуны, посланцы невиданной энергии, призывающие сделать фатальный шаг за черту, за бритвенную черту ночи, чтобы выплыть с обратной стороны, не сожалея более о закате, но доставая из бездны полуночи новое солнце, упование Новой Зори…» К сожалению, свидетельства самого Александра Андреевича и предположения Дугина — практически единственные источники суждений о «доисторической» деятельности предков главного редактора «Завтра».