И вовсе не случайно, как кажется иным, в экспедиции Норденшельда от нашего Географического общества участвовал русский офицер гвардии поручик Оскар Нордквист. В этом плавании он представлял Россию. На Нордквиста возложили ответственные задачи – связь с населением Севера, этнографические наблюдении, археологические исследования. Он участвовал в раскопках стойбищ исчезнувшего с Чукотки загадочного народа онкилонов. По окончании экспедиции его, как и Норденшельда, русское правительство наградило орденом Владимира, а Географическое общество вручило за особые труды еще и Золотую медаль. Нордквист во время плавания на «Веге» попутно сумел произвести ряд интересных наблюдений и над алеутами Командорских островов, и в Японии…
Вокруг говорившего постепенно столпились все, кто находился в кают-компании.
– А вопросы организации, финансирования, – продолжал капитан. – Общеизвестно, сколь энергично ратовали за освоение Севморпути передовые общественные деятели России. Вспомните Михаила Константиновича Сидорова и Александра Михайловича Сибирякова.
Сибиряков не только филантропически одобрял идею экспедиции Норденшельда, но и оплатил треть ее стоимости. Мало того, он отправил с «Вегой» караван собственных кораблей. Два сопровождали «Вегу» до Енисея, а последний – пароход «Лена» – до Лены, где и работает по сей день.
Да, еще! В 1879 году, когда с Норденшельдом была утеряна связь – «Вега» остановилась на зимовку в Колючинской губе, опять же Сибиряков первым послал судно для ее розысков. А в следующем году сам отправился на шхуне через Карское море в устье Енисея…
– Нет, скажите, невежественные русские купцы в роли покровителей науки, – развел руками молодой иностранный корреспондент.
– Сидоров читал научные доклады в Англии, Германии и в странах Скандинавии, – холодно возразил рассказчик. – Он писал статьи о богатствах русского Севера, о доступности плаваний в устья Печоры, Оби и Енисея, утверждал премии за исследования, участвовал лично в походах. Его приняли в действительные члены почти два десятка научных обществ – русских и иностранных.
Что касается Александра Михайловича Сибирякова, то о его «невежестве», – с нажимом заметил капитан, – как вы изволили сказать, свидетельствует тот факт, что он окончил политехникум в Цюрихе и был блестящим экономистом. Прославленный зоолог Альфред Брэм, которому Сибиряков помог провести экспедицию в Западную Сибирь и на обский Север, вероятно, тоже сказал бы о нем нечто иное. Другого мнения и сам Норденшельд, которому Сибиряков дважды помогал организовывать полярные экспедиции: Норденшельд в знак уважения дал имя Сибирякова острову в Енисейском заливе. Ну-с, и совсем не случайно, как вы понимаете, Советская власть на звала «Сибиряковым» отличный ледокольный пароход, с которым мы имели честь совсем недавно в Баренцевом море обменяться приветствиями…
Глеб внимательно слушал и в свободную минуту, когда страсти несколько улеглись, подошел к старому моряку.
Хорошо вы рассказали о русских, о Сибирякове, о Сидорове. О Сибирякове особенно.
– Спасибо. Об Александре Михайловиче можно еще много говорить. Кстати, у него и младший брат, Иннокентий, – любопытная фигура. В 1894 году, то есть уже после смерти Александра, он задумал крупную экспедицию в Якутию. Она так и вошла в историю исследований под названием Сибиряковской. Характерно, что Восточно-Сибирский отдел Географического общества составил ее почти из одних политических ссыльных. Отряды занимались по только Якутией, а охватили весь северо-восток Сибири. Вышло несколько томов обстоятельных экономических, этнографических и других исследований о чукчах, якутах, эвенах, тунгусах, юкагирах и коряках.
Нет, Иннокентий Сибиряков тоже был незаурядным человеком, и, конечно, здесь не обошлось без влияния старшего брата. Еще один, если угодно, своеобразный факт. Иннокентий Михайлович учился в Петербургском университете. Любимым преподавателем у него был историк приват-доцент Василий Иванович Семевский. По своим убеждениям Семевский был близок к народовольцам. За лекции по крестьянскому вопросу, которые были признаны министром просвещения крамольными, ему запретили преподавать в университете. Ну и что же, думаете, предпринял юный Сибиряков? Ему тогда шел двадцать пятый год: он предложил опальному приват-доценту заняться изучением положения рабочих на приисках Сибири. Финансовую сторону дела брал на себя. Семевский согласился и написал обстоятельный и реалистичный труд о тяжелейшей жизни сибиряков-приискателей…
Конечно, Иннокентий не имел такого размаха, как Александр Михайлович, да и характером много слабее. Не дожив и до сорока лет, он вдруг ударился в религию. Мне думается, что его терзали противоречия; от них и ушел в мистику, так и умер на молении где-то в Греции…
На ледокол непрерывно стекались донесения из разных мест. Некоторые суда уже выходили из Карского моря на запад. Им прокладывал путь ледокол «Малыгин». Впервые в широких масштабах осуществлялась ледовая авиаразведка. Гидросамолеты базировались на острове Диксон. Большая карта в каюте Евгенова вся испещрена пунктирами полетов над Карским морем: от Югорского Шара до мыса Желания и от Диксона до Маточкина Шара.
Глеб обратил внимание на эту карту, когда зашел прощаться; он твердо решил продолжать путешествие.
– Итак, мы еще не знаем, как пройти в одну навигацию этот путь на ледоколе, а вы думаете в одиночку, – снова начал Евгенов.
– Во время плавания на «Вайгаче» и «Таймыре» нашим морякам пришлось совершить пеший переход, – продолжал он. – Вынужденный! В 1913 году, четвертого сентября, мы открыли Северную Землю. Но уйти не смогли: корабли зажало во льдах. Кончилась одна зимовка, надвигалась вторая. Тогда-то и решили пятьдесят человек команды отправить на материк. Пешком! Моряки прошли по льдам Карского моря триста километров, а затем еще пятьсот километров по Таймырской тундре до Енисея.
– Вот видите, – обрадовался Глеб повороту разговора.
– Но в переходе нам помог боцман Бегичев – знаток полуострова.
– Я тоже рассчитываю встретить людей.
Николай Иванович помолчал и предпринял еще попытку.
– Пишите в таком случае расписку, – он подвинул Глебу перо и бумагу.
– О чем? – не понял Глеб.
– О том, что с вами говорили, советовали. Что трудности вам известны и что ответственность лежит на вас самих…
Глеб молча взял ручку. «Я, Глеб Травин…»
– Ладно, – остановил Евгенов. – В конце концов вы не мальчик, и, возможно, Арктика научит вас уму-разуму.
Можно, конечно, ругать этого человека за несговорчивость, называть безумством идею велосипедного путешествия по Арктике, но в душе нельзя было не восхнщаться такой целеустремленностью и отвагой…
– Давайте детально ознакомимся с вашим планом, – Евгенов подошел к карте.
– Нет, ни в коем случае не огибайте Таймыр берегом. Зимой он совершенно пустынен. Не возражайте… Советую дойти с нашими пароходами до Дудинки на Енисее, а оттуда есть тропа на Хатангу… Далее, давайте поговорим о путях к устьям Оленека и Лены. Десять лет назад в этих местах я руководил гидрографическими работами… Напишу вам, если угодно, рекомендательные письма к некоторым знакомым.
– Так запомните, путь через Таймыр – с Дудинки на устье Хатанги, – дал последний совет Николай Иванович. – Желаю удачи!
Рано утром 28 августа Травин покидал ледокол. И команда, и корреспонденты высыпали на палубу.
…Только вчера тепло, электросвет, вкусные обеды, беседы в уютной кают-компаиии. А тут вой ветра, битый лед и близкая ночевка в снегу…
Позади прогудели три гудка. Прощальные.
Глеб согласился с предложением Евгенова доплыть до Диксона и направился к пароходу «Володарский», стоявшему севернее во льдах.
Вскоре скрылся двухтрубный силуэт «Ленина». На следующее утро северо-восточнее Глеб увидел мачты. Он поднял бинокль. Это был пароход. С наружного мостика за велосипедистом тоже следили, и, как только он оказался возле борта, сверху выбросили веревочный трап.
– Значит, в самом деле! – изумился старший помощник капитана, здороваясь с путешественником.
Через сутки ледяные поля, среди которых стоял «Володарский», начала ломать зыбь – отголосок далекого шторма. Судно, не дожидаясь ледокола, самостоятельно пошло по образовавшимся разводьям к открытой воде. Четырьмя днями позже на горизонте поднялись скалы острова Диксон.
В бинокль можно было разглядеть высокие мачты радиостанции, три небольших дома и вышку с колоколом. Остров вытянулся дугой вдоль таймырского берега, образуя глубоководную внутреннюю бухту.
Взгляните на карту, и вы поймете, почему приобрел – такое важное значение этот небольшой островок, прилепившийся к северо-западной оконечности Таймыра. Видите, через Енисейский залив он непосредственно связан с великой сибирской рекой – основной магистралью колоссального хлебного, лесного и рудоносного района нашей страны. Диксоновский порт принимает и перерабатывает потоки грузов, идущих морем и рекой. Отсюда они расходятся по побережью и островам Центральной и Восточной Арктики.
Не менее важно и другое. Мореплавателям нашего Северного морского пути больше всего хлопот доставляют проливы Карские ворота и Вилькицкого. Они часто в разгар навигации оказываются забитыми льдами, и тогда движение приостанавливается. Как раз на полпути между этими проливами находится Диксон с его базой снабжения и ремонтными мастерскими. Корабли сюда заходят через узкий пролив Превен. Здесь они пополняются водой и топливом, спасаются от штормов.
Значение этого острова понимало даже царское правительство. В 1915 году тут была построена радиостанция – одна из самых сильных по тому времени. Небольшая воинская команда, обслуживавшая станцию, много сделала для расширения наших знаний об этом районе. Здесь служили честные патриоты, понимавшие свой долг. В 1918 году контрреволюционное северное правительство предложило диксоновскому гарнизону присягнуть на верность «единой, неделимой», грозя в случае отказа жестокими карами. В ответ полетели слова: «Вас не признаем, присягаем Советской республике, подчиняемся Ленину».