Берег скован льдом. Обрывы, кекуры… Иногда тропинка сбегала на припай, спрямляя путь от мыса до мыса. Пустынно.
Неподалеку от мыса Биллингса Глеб увидел под берегом нагромождение каких-то предметов. Спустившись, обнаружил целый склад, выкинутый, очевидно, морем. Вперемешку с камнями, льдинами валялись обледенелые бочки с бензином, тюки сукна, вязаное белье, табак в свинцовой упаковке, сгущенное молоко в узких банках, масло. Попался даже шерстяной свитер. Глеб его высушил и натянул на себя. Взял и запас продуктов.
Пора направляться к острову Врангеля.
Уложив велосипед на нарту, Глеб шел рядом с упряжкой и высматривал среди многолетних льдин – самый удобный проход на север, в море. Иногда подносил к глазам подзорную трубу, надеясь увидеть остров.
В одну из таких «оптических разведок» путешественник заметил движущуюся навстречу собачью упряжку. Вскоре смог различить и пассажиров.
– Каменев, – сообщил мужчина, высокий, с хмурым лицом. – Моя жена, – показал он на закутанную в меха молодую блондинку.
– Евдокия Арефьевна, – улыбнулась женщина.
Представился и Травин.
– Давайте чаевать, товарищи, – предложила Евдокия Арефьевна. Откинув капюшон, она спрыгнула с нарты и принялась развязывать баул. – Набери снегу, – сунула мужу чайник. – Мы на Чукотке с прошлого года, Иван Семенович заведует факторией на мысе Северном, – продолжала она, разжигая примус. – А вы издалека? Судя по собакам, да, – ответил за Глеба Каменев. – Это ведь не чукотские?
– Нет. Я сейчас с Индигирки. Так что им досталось.
Вам тоже, – рассмеялась Каменева, глядя на обветренное и почерневшее лицо Травина, на гриву волос. – Пожалуйте к столу, – и она гостеприимным жестом указала на кружки с дымящимся чаем и галеты.
Глеб раскрыл банку со сгущенным молоком и вынул масло.
– Одеты вы слишком легко. Как можно без головного убора?
– А как ненцы, да и чукчи без шапок зимой ездят?..
– Вы куда сейчас направляетесь? – спросил Глеб у Каменева.
– В Певек. К Семенову. Фактория у нас сгорела. Едем взаймы просить.
– Слушайте-ка. Зачем так далеко? Я укажу вам адрес, – спохватился Глеб и рассказал о «кладе», обнаруженном возле мыса Биллингса.
– Мы знаем, – сказал Каменев. – Это с американской шхуны «Елизиф». Шхуна потерпела крушение: раздавило льдами.
– Мне оттуда аптечку привезли, – вмешалась Каменева. – К нам, на мыс Северный, заходил корабль, так доктор с него по-русски надписал к каждому лекарству от какой болезни. Теперь сама лечу.
– Даже сумасшедших, – заметил муж.
Глеб недоуменно посмотрел на обоях.
– Это он о нашем соседе чукче Акко, – сказала женщина. – Жену зарубил топором. Утром заходит к нам. «Дай, – говорит, – порошков от головы. Болит. А сам плюется и плюется».
Потом его сын Яторгин заявился. И обращается как-то торжественно:
– Мне новый чайник, веревку, трубку, пачку табаку и плитку чая.
– Зачем так много? – спросила я (муж-то был в отъезде).
– У нас сегодня отец умирать будет.
– Я побежала в ярангу к Акко. Женщины сидят и шьют новую кухлянку, штаны, торбаса. В полог меня не пустили. Там лежал связанный Акко.
Вечером сыновья задушили его. Направили к «верхним людям». Переодели отца во все новое и увезли в сопки. Собачек выпрягли, а труп оставили на нарте. Положили перед ним чайник, сахар, табак, трубку и кружку… Вот так у нас.
Почаевали и поговорили о разном. Стали прощаться.
Удобного прохода через стамухи Травин так и не нашел. Решил больше не медлить – идти на север.
Пролив Лонга, отделяющий остров Врангеля от материка, по свидетельству полярных мореплавателей, – одно из самых трудных мест Ледовитого океана. Здесь капризнейший ледовый режим и чуть ли не самые высокие торосы. Но оставшиеся позади десятки тысяч километров, преодоленные препятствия давали основание для оптимизма. Наконец, попытка не пытка, хотя, по правде говоря, попытки у Глеба не раз походили именно на пытки…
Видимости никакой, туманы сменяются снегопадами, а хаос мелких торосов – ледяными хребтами. Обходить их не всегда удается, тогда приходится прибегать к альпинизму. Велосипед из средства передвижения превращается в груз…
Но где же Врангель? Миновала целая неделя, а остров так и не показался. На десятый день Глеб увидел полоску воды. Направился вдоль кромки. Странное дело; он стремится на север – получается же, что с каждым километром спускается к югу. Загадка разрешилась, когда кромка повернулась еще и на запад: он попал на архипелаг смерзшихся льдин и кружит. Вскоре это подтвердили его же старые следы – кольцо сомкнулось. Оставалось ждать, куда прибьет ветер.
Ждать, когда в лицо хлещет жесткая крупа с дождем, неумолчно звучит в ушах гул торошения, когда вместо солнечного неба нависла тяжелая, сырая муть…
Ждать, когда может разразиться бешеный шторм, расколоться подтаявшая льдина и унести тебя черт знает куда, будешь болтаться мерзлым поплавком… Сколько этих «против» при одном «за».
К ночи ветер переменился. На этот раз норд-ост. Кругом скрипело, трещало. Тяжелый лед, казалось, гнулся, как стекло, лопался, становился дыбом. Рваные куски его вылетали вместе с фонтанами воды.
Собачий холод с промозглой сыростью. На лице, на бровях нарастала корка.
Выпить бы горячей воды. Но как согреть? Чукчи, те умеют разжигать костер из чего угодно, даже из костей… Может быть, пожертвовать сливочным маслом? Глеб достал из нартового чума ленту сухой парусины, которую хранил в качестве бинта, пропитал ее маслом и поджег, упрятав факел от сырости на дно котелка. Огонек крошечный, можно накрыть ладонью, но душу веселит и достаточен, чтобы согреть немного воды.
Глеб, зажав кружку, бережными глотками выпил талую воду. От удовольствия даже замурлыкал песню восковцев. Собаки, тонко улавливавшие настроение хозяина, завиляли хвостами. А море гудело. Ветер и снег казались нескончаемыми…
И все же оно проглянуло. Да здравствует солнце! Опять заискрились, заиграли радугами торосы, зажурчали весенние ручьи, образуя озерки.
Нет, не в Африке, а именно здесь должен был в древности возникнуть культ солнца!
И ешё радость: восточная часть льдины упиралась в высокий берег.
Вскоре Травин стоял перед сушей. Это не мыс Блоссом – южная оконечность Врангеля, а материк. Но теперь уж лишь бы земля. Но надо случиться такому: между льдиной и береговым припаем разводье. Ширина не больше десяти метров, однако и их достаточно, чтобы никогда не достигнуть суши.
Что делать? Глеб походил в поисках переправы. Ничего не нашел и ничего не придумал. К середине дня с берега подуло. Больше ждать нельзя. Ветер усилится, и тогда льдину, наверное, оттянет.
Стал решительно раздеваться. Укрепил на голове паспорт-регистратор и часы. Велосипед и одежду, плотно завернутую в чум, привязал к нарте.
Собаки тревожно скулили, глядя на хозяина. А когда он начал их по одной сталкивать в воду, подняли дикий визг… Вот и сам нырнул.
Свора, сразу замолчав, буксируя нарту, поплыла за человеком.
Один взмах, другой, третий… Рука коснулась припая. Лед толстый. До верхнего обреза еще дотянешься, но как зацепиться? Вода, кажется, замораживает сердце… Надо не только выбраться, но и вытащить парту. Нарту? А если ее и превратить в опору? Успеть выскочить на лед, пока она будет погружаться…
Травин, упершись ногой в полоз, резко подбросил тело и упал грудью на кромку. И сразу же, забыв про себя, начал вылавливать собак.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯБеннет Воол
Прощальный взгляд на север, где остался остров Врангеля. И снова на восток! На велосипеде ли, бегом ли за нартой – на восток! Берег – в низинах снег, а на косогорах земля с голубыми пятнами незабудок. Все чаще встречаются люди – береговые чукчи. Береговыми они зовутся в отличие от тундровых – оленных. «Раа пынг'ль?» – «Что нового?!» – их первая фраза и одновременно гостеприимное приглашение в ярангу отдохнуть.
Но однажды у крутого мыса Глеб увидел европейца, одетого в кожаную куртку. Бросилось в глаза, что у него нет кистей обеих рук. Человек был явно озадачен приездом велосипедиста, Глеб же смотрел на его култышки. Как жить на Севере такому?
Безрукий на ломаном русском языке предложил зайти в помещение. Это уже не чукотская яранга без окон, с дырой вместо дымохода и шкурой взамен двери. Тут имелась дверь и железная печка и даже дощатая перегородка, делившая помещение на две комнаты.
– Моя фамилия Воол, Беннет Воол, – сказал хозяин. – Я здесь живу с семьей.
Воол был сдержан и насторожен. На вопросы отвечал не очень охотно, отрывисто.
– Да, да, я иностранец, норвежец. Американский норвежец. Давно ли здесь? Давно, с 1902 года. Слышали о таком Северо-Восточном обществе? Вот оно и направило сорок проспекторов-золотоискателей с Юкона на Чукотку. Нашли, правда, только серебро и графит. Кое-кто и осел тут. Одни охотились, другие торговали. Я тоже остался, поселился у мыса Сердце-Камень. Вот здесь. Женился на чукчанке… Как живем? Ничего живем. Хотите, граммофон заведу? Как его… Шаляпин.
Дети Воола – девушка-подросток и двое парнишек – крутились возле велосипеда. Глеб познакомился с ними. Девочку звали Софья, а братьев – Буллит и Бен.
Ребятишки крепкие, рослые, в особенности младший – Бен.
Подошел и Воол. Уселся на отшлифованный китовый позвонок, заменявший стул, и принялся разглядывать машину.
– Такую же видел в Клондайке, – заметил он. – Лет тридцать пять назад.
– Да? – односложно заметил Глеб.
– Да. Какой-то чудак привез из Штатов. Тогда и Джек Лондон там был.
Глеб поднялся и с изумлением воззрился на старого норвежца, который выговаривал слова, чуть разжимая губы под рыжими длинными усами.
– Вы видели Джека Лондона?