Человек сер – под цвет камня. И волосы его серы. Он здесь очень давно. Очень. Он принял это узилище и пропитался им. Узник сам стал подобен камню, окружающему его.
Он сер и наг, и очень терпелив.
Из окна падает луч солнечного света.
В луче кружат пылинки.
На полу – тень. Это увеличенное изображение покрытых шипами прутьев. Символ плена, принятый даже самим свободным светилом.
И на этом увеличенном изображении хорошо видно, что решетка не цельная. В нижней части средних трех прутьев есть разрыв. Они перепилены? Да! Солнце простодушно выдает тайну узника в короткий предзакатный час.
Человек поднимается с каменного топчана, обнаруживая исполинский рост.
Он подходит к окну и подставляет лицо солнцу.
Светило катится к закату.
Далеко-далеко, на вдающемся в море языке суши, виден лайтхаус. Отсюда он похож на одинокую фигуру, застывшую на мысе в вечном ожидании. Словно потерпевший кораблекрушение стоит на вдающемся в море выступе, на высокой скале и смотрит в даль, где может скользить по волнам надежда на спасение. Маленькая фигурка. Но узник знает, что это башня. Высокая башня. Ему нужно туда.
Он закрывает глаза. Веки его трепещут.
Мысленно он приближает башню. Она надвигается на него и закрывает солнце. Она уходит в небо, раздвигает облака головой.
Ему нужно туда. Очень нужно.
Он сгибает долгий и узловатый свой костяк, стягивая штаны, чтобы изорвать их на полоски, и от его спины начинает отслаиваться какая-то тонкая складчатая пленка. Кажется, что она лопается, как сгоревшая на солнце кожа, но нет… Складочки расправляются и…
Над плечами этого странного узника раскрываются две пары узких почти прозрачных, радужных крыльев. Как у жука. Или как у огромной стрекозы.
И теперь оказывается, что этот заключенный не так сутул, как могло показаться, и еще более худ. Но точность и красота линий его тела поражают совершенством. И тонкие пленки крыльев придают ему величие. Даже в сумеречной камере они затаенно и многообещающе переливаются узорами неуловимых оттенков. Вечные бриллианты – ничто по сравнению с этим хрупким творением природы.
Теперь, когда сложенные частыми складками крылья не покрывают его спину толстой пленкой, он выглядит стройным и почти прозрачным. И где-то можно посочувствовать тем, кто заточил это существо в башню. Он смертельно опасен для рожденных ползать.
Крылья огромны и раскрылись еще не вполне. Просто не хватило им в этой келье места.
Но это уже не важно. У него еще и хвост…
Хвост растет из полагающегося ему места и напоминает морщинистую кишку, висящую до пола. Кончик хвоста загибается кверху и нервно подрагивает. Будто хвост тигра, когда тот находится в смятении и раздумывает, как ему поступить: озвереть и наброситься или же гордо удалиться.
Заключенный замка Намхас начинает рвать свои арестантские штаны на полоски. Его веревка станет чуточку длиннее.
Тишина царит над миром. Огромный и мрачный замок на острове будто вымер. Ни огонька, ни звука. Он словно впал в транс вместе со всеми своими обитателями, вольными и невольными.
И только один из них занят бесшумной и неторопливой работой.
Он жил здесь долго.
Тюрьма стала ему домом.
Он мысленно повторял, как заклинание: «Предают чаще всего тех, кто сам склонен к предательству… Тот, кто не любит себя, не может быть любим… Тот, кто хоть раз предал, тот предаст еще… Тот, кто предал себя, тот предаст кого угодно… Обман – предательство… Самообман – предательство себя…»
У берега топкое, скользкое дно.
Тряский, зыбкий ил.
Он затягивает. Не дает опоры. Нет даже иллюзии опоры.
Здесь не глубоко, но изваляешься в грязи по колено, проваливаясь в ил, оскальзываясь и падая, с головой ныряя в вонючую воду.
Чем дальше от берега, чем глубже, тем тяжелее. И чем больше барахтаешься, тем больше затягивает.
Чуть легче будет потом, когда полоса ила кончится.
Там дно твердеет, и ты встанешь по горло в противной горько-соленой воде, если дошел до этого места. Если дошел, то чувствуешь облегчение.
Стоишь и вдыхаешь смрад грязной воды. Тут и там трясется на мелкой волне мусор. Чего тут только нет…
Но ты-то дышишь, и кажется, что самое страшное позади.
Однако это только кажется.
Плыть еще нельзя. Впереди широкая полоса водорослей. Им не видно конца. Они вяжут по рукам и ногам каждого, кто забредает в заросли водной растительности, цепкой как рыбацкие сети.
Но идти нужно.
Нужно продираться сквозь водоросли. То плыть, то брести, то выпутываться из цепких объятий.
Спасение только в лодке, которую ты толкаешь перед собой. Она кажется лишней обузой. Но она – твоя единственная надежда. И ты толкаешь ее к чистой воде. Если бы не лодка, то не стоило бы вообще пускаться в этот трудный путь. Лодка – это главное.
Не забывай только охранять свое добро от хищных птиц, что парят над тобой.
Когда-то водоросли кончатся. Это непременно должно случиться. Ты выйдешь на чистую воду и поднимешь парус.
Парус наполнится ветром.
Здесь тебя ждут шторм и штиль в палящий зной, и подводные скалы, и хищные твари из морских пучин будут подстерегать тебя. Но это уже сущая ерунда! Сущая ерунда по сравнению с возней в грязи у берега.
Перед тобой чистая изумрудная вода, и прямо по курсу поднимается солнце. В его мечтах солнце всегда встречало его в пути… Будь только крепок духом. Будь сильным и продолжай путь. Но прежде посмотри, много ли припасов осталось с тобой…
Он знал это всё наизусть и повторял, как заклинание, глядя из окна своей камеры, сквозь прутья решетки, на то, как в море садится светило. И словно хотел повернуть закат вспять.
Его плечи остро торчали кверху. Он знал, что не сможет пройти весь путь. Но верил. Он верил, что однажды он пройдет путь до конца.
Тюрьма не отпустит его. Но он сам однажды сломает решетку. И расправит крылья во весь исполинский размах. Он потратил годы на то, чтобы перетереть решетку пластинками камня, отбитыми от слоистых стен.
Ему нужно немного. Выйти из тюрьмы. Это первое. Найти тех, кто его предал, и убить. Это второе. Взлететь. Хотя бы один раз. Это третье и главное. И сегодня как никогда он был близок к осуществлению своей мечты.