– Жестокий мир, – оценил Лендер.
– Да, – вынужден был согласиться Кантор. – В тех местах бандит и скотокрад – пока не пойман, такой же обыватель, как и мирный землевладелец, которому он наносит ущерб. Но и землевладелец убивает так же легко, как бандит. Убивает всякого, кто покусится на его собственность. И эти нравы закреплены уже опытом нескольких поколений. Попустительство им со стороны Метрополии неизбежно. И так же неизбежно принесет много бед Миру в будущем. Мы сами, не желая того, создали этот рассадник зла. Зла без злых намерений, его породивших, прошу заметить. Место, где жестокость норма. И это не может не повлиять на Мир с течением времени.
– Но подобное недопустимо… – попытался возразить Лендер.
– Ну, вы даже вообразить себе не можете, что и насколько допустимо вне Метрополии, – печально прервал его Кантор. – Увы. Законы людей не всеобъемлющи и не всесильны. А законы Мира иллюзорны и непонятны вне Мира. Что же касается людей, воспитанных в привычке к злу, то не пройдет и сотни лет, как они провозгласят свой стиль жизни добродетелью и всякий другой уклад будут воспринимать как личное оскорбление и посягательство на их ценности.
– Утешает лишь то, что мы не будем жить в сем мире, исполненном несправедливых притязаний и неправедною гнева, – философски заметил сочинитель.
– Утешительно ли то, что наши дети вступят в ту эпоху, а наши внуки услышат Песнь Исхода? – в тон ему сказал Кантор. – Продолжайте, прошу вас.
И Лендер принялся читать.
Побег из Форт-Рэда.
Сцены побега второго главного героя (первым, судя по всему, был шериф) сильно грешили присущей мультифотолентам условностью и недостоверностью.
В первую голову сам Форт-Рэд был описан не как обычный частокол со сторожевыми башнями из бревен, а как совершенно не свойственный месту действия каменный замок на острове.
И бежал из него Джим, по прозвищу Серебряная Пуля, хитрым образом. Он соорудил примитивный термоплан, склеивая баллон из тонких матерчатых салфеток, а в качестве клея используя кашу, которую ему давали три раза в день.
Он и задержался в тюрьме ровно на столько дней, сколько потребовалось для сбора и склеивания необходимого скромному баллону количества салфеток.
Истощив организм и сделав подвесную систему из своей постели, Джим вылез в окно и наполнил баллон горячим воздухом, в качестве топлива используя набивку матраца.
Ночной ветер с моря (сомнительное обстоятельство) отнес термоплан от острова к берегу. Этот полет, чреватый опасностью, был, безусловно, весьма выигрышным зрелищем для будущего фильма.
Далее Джим добирается до станции железной дороги и угоняет ни много, ни мало паротягач.
Лендер не удержался от комментария и заметил, что можно было бы угнать паромотор. И погоня была бы куда более впечатляющей, на что Кантор только неопределенно хмыкнул.
Тем временем полиция, уже поднятая по тревоге, устремляется в погоню на еще двух паротягачах. Но коварный преступник, проявляя чудеса изобретательности и всё более вызывая симпатию у зрителя (читателя, в данном случае), побеждал всех и уходил от погони.
Сценарист не вдавался в подробности там, где ему не хватало собственной фантазии, и ограничивался примечаниями типа:
«можно сделать, как в «Ограблении поезда в Рю»,
«как в мульти «Город в огнях», только без пожара на мосту» –
или:
«отдаю детали на откуп постановщикам подобных сцен».
Безусловно, такой подход выдавал любителя и снижал впечатление от сценария, по сравнению с будущим фильмом, но, когда дело доходило до сцен, в которых сталкивались темпераменты и личности, ощущение от прикосновения к незаурядному мастеру воссоздавать человеческие страсти возвращалось.
Относительно стройности и четкости поединков воли Кантор заметил, как бы между прочим, что у автора сценария, должно быть, есть старший брат или деловой партнер, от которого тот зависит. Или, может быть, соавтор… Но скорее всего, всё же брат, с которым весьма непростые взаимоотношения. Настолько непростые, что этот человек вынужден вести со своим братом долгие безмолвные, мысленные диалога. Вот они-то и выражаются в умелом и психологически достоверном построении поединков.
Между тем главной дуэлью, если так можно выразиться, в сюжете была заочная пока борьба Джима и шерифа. Из калейдоскопа сцен постепенно проступала подоплека.
Много лет назад шестеро приятелей Джима, дабы самим остаться на воле, сдали его властям, после какого-то очень уж крупного грабежа. Какого именно, пока не упоминалось, но не очень-то и хотелось знать.
За время пребывания Джима в тюрьме прошли времена и сменились моды. Одни из его приятелей, сообщников и предателей стали столпами общества, другие остались жуликами и бандитами. И только человек, отправивший его непосредственно в тюрьму, остался тем, кем был в старые времена, – шерифом.
И вот, сбежав из тюрьмы, озлобленный преступник решается убить их всех – шестерых предателей и шерифа. Для этого он зарядил револьвер семью серебряными пулями.
– Вы не ответили на мой вопрос… Вернее на первую его часть, – напомнил Лендер. – Насколько автор знает жизнь фронтира.
– Знает, – сказал Кантор. – Но понаслышке. Он, возможно, общался с кем-то, кто бывал там. Еще много смотрел мультифотограф. Потому что мыслит он привычными мультифотрографу категориями, а не реалиями жизни. Могу сказать, что это молодой или весьма неопытный в жизни человек. Он склонен к перепадам настроения и форсированию своих эмоциональных состояний. Его нравственность не имеет надежных устоев. Жизненный опыт однобок и далеко не полон. Мне трудно представить себе его. Тем более меня поражают некоторые весьма и весьма жизненные реалии, которые есть в его сочинении. Так, будто он услышал подлинную историю и захотел придать ей романтический ореол, переместив действие в наиболее привычную мультифотографу среду. – Последнее, как показалось Лендеру, сыщик сказал с досадой и некоторым неуловимым, но отчетливо присутствующим вторым смыслом.