Пятница. Она вернулась. Она испытывает удовольствие, дразня меня разговорами об отце, которого описывает как настоящего людоеда. Она врет с наслаждением. Как она поняла, что в глубине души я слабак? Но, может, она и не поняла? Может, она тоже боится? Она приходит играть со мной в игру „Кто кого боится“. Мы занимаемся любовью, как обреченные. Стоит ей уйти — и я бросаюсь под душ. Я гнилой, как перезревший плод. Когда-нибудь нас засекут за этим делом — это как пить дать. Или же она проговорится… Самое печальное то, что отныне я не могу без нее обходиться. Я ждал ее сегодня с самого утра. Поскольку она запаздывала, я пошел купить хлеба. Она читала иллюстрированный журнал и обслужила меня так, точно я был клиент, которого она прежде никогда не видела. Она знает меня как облупленного, я же веду себя с ней как со зверем, дразнить которого опасно. Она доведет меня до исступления. И черт с ним! Стоит ей уйти, как я принимаюсь ее ждать. Я даже не способен приготовить себе поесть, бесцельно хожу по дому, провожу время, вспоминая ее жесты, крики, и мне хочется выть. Если так будет продолжаться, лучше с этим покончить. А не то — суд присяжных.
Суббота. Она придумала другой вариант. Является: „Быстрей, быстрей, меня ждет папа“. Она сильнее распаляется, когда я беру ее силой. Потом она задерживается со мной, и я умираю от беспокойства: „Давай беги!“ Но ей уже больше не хочется спешить. „Ну и пусть, — говорит она, — ведь мы все равно поженимся“. Она произнесла эту чушь, как начитавшаяся романов кретинка. Но она уверена в себе. „Берегись, как бы ты не попалась“. — „И вы тоже берегитесь. А разве вам бы не хотелось, чтобы?..“ — „Ты еще слишком маленькая!“ Она фыркает, потом трясет головой с серьезным видом женщины, которая долго взвешивала все „за“ и „против“.
„Разве это жизнь? — говорит она. — Целый день продавать булочки. Попробуйте-ка сами и увидите!“ Она осматривается своими глазами вне возраста. „Мне здесь будет хорошо“. И добавляет: „Я умею готовить, стирать, убираться“.
Отвратительно. Я выставляю ее за дверь, но на пороге она успевает чмокнуть меня по-супружески в щеку. Потаскуха. Ей меня не заполучить…»
На этом рукопись обрывается. Я ее аккуратно складываю. Мое досье распухает все больше и больше, и я начинаю думать, что оно станет огромным, если другие, в свою очередь, заразятся этой странной болезнью. Потому что в случае с Жюможем было что-то, не поддающееся логическому объяснению. Я еще могу понять, что произошло с ним. Тут все более или менее ясно. Но вот какова во всем этом доля Миртиля? А ведь она неоспорима. Однако ее не удается рассмотреть изолированно. Она была в основе его поведения, воздействовала как фермент. А завтра Нерис и Гобри — они тоже станут жертвой очередного наваждения… Я проглотил снотворное, но уснул с трудом.
На следующий день я спозаранку позвонил в клинику. Марек сообщил мне, что Жюмож умер, не дожив до полуночи. Он, не откладывая, уже провел анатомическое вскрытие. Трансплантация тут ни при чем. Она проведена безупречно. Значит, причины самоубийства надо искать в прошлом Жюможа. Марек пришел к заключению, что отбор пострадавших при аварии был сделан слишком поспешно. В другой раз придется действовать более осмотрительно и выбирать кандидатов на пересадку тщательнее.
— Я прочел записки, которые оставил Жюмож, — сообщил я.
— Ну и что! Записки не имеют отношения к науке, — ответил Марек. — Я не могу долго держать труп в клинике. Нужно похоронить его завтра.
— Мне кажется, это слишком короткий срок. Существуют формальности…
— Вечные формальности, — проворчал Марек. — Здесь только о них и слышишь… Ну, тогда послезавтра?
— Постараюсь.
Профессору легко было говорить! Я провел день в хлопотах, в визитах. Начал с того, что позвонил матери Жюможа. Мне ответили, что она уже несколько недель болеет и не сможет приехать. Надо ли добавлять, что у меня словно камень с души свалился! Затем надо было договориться с похоронным бюро, спорить, бегать туда-сюда. К счастью, священник оказал мне серьезную помощь. Он был противником гражданских похорон.
— Вы согласны с тем, что бедняга Жюмож не был в нормальном состоянии?.. Где его похоронят?
— На кладбище в Пантене.
— Хорошо. Я отслужу заупокойную мессу в клинике и прочитаю молитвы на его могиле. Все это не по правилам. Если мои духовные пастыри узнают правду… а они обязательно узнают… Я не смогу молчать вечно!