Нерис все еще был жив. Профессор находился при нем, по-прежнему очень обеспокоенный, но сохраняя некоторую надежду. Я хотел сменить его и заступить на дежурство. Но он категорически отказал мне в этом. Нерис принадлежит исключительно медикам — вплоть до полного выздоровления, если только он до него доживет! Я устроился на новом месте — вынув личные вещи, положил на столике у окна досье, записки. Минуты бежали. Время от времени я отправлялся за новостями. Марек приоткрывал дверь, высовывая пол-лица с угрюмым взглядом и сеткой морщин вокруг глаз. Он качал головой. Нерис все еще не приходил в сознание, но упорно цеплялся за жизнь.
Аббат присоединился к нам перед самым ужином. Стол накрыли в том самом зале, где собиралось первое заседание содружества. Мы не решались говорить громко, пугались звука собственного голоса.
Мы невесело ели вдвоем. Марек выпил с нами чашечку кофе. Он казался немного спокойнее.
— С сердцем неплохо. На данный момент, — сообщил он нам. — Будь Нерис более крепкого здоровья — я бы питал оптимизм. Но после того, что он перенес, я ни в чем не уверен.
Спальня аббата была смежной с моей. Он рано удалился к себе, и я слышал его молитву. Потом бормотание стихло, и наступила наша первая ночь в крепости, которая должна была удерживать смерть на почтительном расстоянии.
Назавтра лицо Нериса уже не казалось таким бескровным. Сердцебиение обрело нормальный ритм, и Марек опять стал тем занятым человеком, уверенным в себе, каким мы его знали. Он заперся у себя в кабинете с аббатом. За обедом я узнал, что он подверг его тщательному медицинскому обследованию, а затем они вели долгую дискуссию.
— Марек — чудовище, — сказал мне аббат. — Он верит только в науку. Но это наверняка исключительный ум. Я же всего лишь рядовой человек и ему в подметки не гожусь. Но только я здраво мыслю, а ему это не дано. Я хорошо знаю, что Марек ошибается. И вы, мсье Гаррик, тоже.
Тема была спорной, и исчерпать ее не представлялось мне возможным.
— Пусть он выговорится, — порекомендовал Марек. — Это современный вариант кровопускания. И намного эффективнее!
Мы обменивались доводами, а тем временем Нерис потихоньку возвращался к жизни. Марек был удовлетворен. Однажды вечером он сказал нам:
— Завтра мы его расспросим. Это уже не опасно.
Аббат долго ворочался на кровати. Я и сам никак не мог уснуть. Завтра! Завтрашний день принесет нам правду!
В девять утра мы собрались у кровати Нериса. Марек нам запретил утомлять больного множеством трудных вопросов. Нерис выглядел еще очень слабым. Санитар подрезал ему бороду и подстриг волосы, что придало ему более здоровый вид, но в самом лице появилась некая одутловатость, чего не было в лице Миртиля. По крайней мере, так показалось мне, и эта внешность, дарованная посредственности, внушала чувство жалости. Жестом, полным заботы, удивившей меня, Марек приподнял одеяло.
— Он постоянно зябнет, — сказал нам профессор. Нерис улыбнулся через силу. Мы пожелали ему скорейшего выздоровления, и после нескольких банальных фраз аббат взял на себя инициативу в разговоре.
— Вы должны сказать нам откровенно, — начал он, — что же с вами, собственно, произошло? Вы испугались?
— Да, — пробормотал Нерис своим разбитым голосом.
— Почему?
— Я услышал шум. Встал… и увидел, как на каталке провезли Эрамбля, потом Мусрона… Тут я понял, что мы все осуждены на смерть.
— Да нет, — пошутил аббат. — Похож ли я на осужденного на смерть?
— Вы — как и все прочие.
Аббат, поставленный в тупик таким ответом, повернулся ко мне. Я поспешил принять эстафету разговора.
— Вы забываете, что вы все еще с нами, Нерис. Как видите, никто не осуждает a priori. Другие — особый случай. У них были проблемы, которые никто не мог бы разрешить на их месте… Но вы!
— Я… я — отребье.
Марек нахмурил брови.
— Вы мне ничего подобного еще не говорили, — заметил он.
— Но так думают все. Живу, конечно, но как мокрица, всегда по углам, в стороне. И непрерывно страдаю…
Волнение Марека возрастало.
— Не верю! — вскричал он. — Я подверг вас многочисленным наблюдениям…