Чтобы лучше это понять, давайте перенесемся в год 1543-й, к смертному одру шестидесятидевятилетнего поляка. В руки ему вложена написанная им книга «О вращении небесных сфер». В свое время он, как и многие его предшественники, наблюдал за движением планет в ночном небе и был озадачен сложными траекториями их орбит. Большинство природных закономерностей просты, однако Солнце, Луна и прочие небесные тела не желали двигаться простыми путями. Почему? Его объяснение стало прорывом в понимании устройства Вселенной – это была центробежная идея, уже приходившая в голову другим мыслителям до него. Орбиты кажутся сложными, потому что мы наблюдаем их оттуда, где находимся, а именно с планеты Земля. Если бы мы стояли на поверхности Солнца и смотрели оттуда, орбиты оказались бы намного проще, потому что… планеты вращаются вокруг Солнца, а не вокруг нас!
Имя этого поляка Николай Коперник. Он заслужил почетное место в «зале славы созерцания», поскольку его теория зиждется на смиренном подходе к наблюдению. Он был родом из Польши в эпоху, когда центром торгового мира считалось Средиземноморье, а центром этого центра – Венеция, и, возможно, идея о том, что мы находимся в центре мироздания, а все остальные – где-то на периферии, была ему не столь близка. У него не было имперских амбиций. Может быть, центр где-то еще, говорил он, и не он один, или нигде. Коперник научил нас тому, что один из самых важных вопросов, которым стоит задаться: откуда мы смотрим? Он низверг с пьедестала христианское Средиземноморье.
Ниспровержение – тоже часть эмпатии, и понять это помогает нам неврология. Два итальянских нейробиолога, Джакомо Риццолатти и Витторио Галлезе, изучали мозг обезьян в процессе выполнения животными некой задачи, а также мозг обезьян, которые только наблюдали за действиями других животных. Ученые обнаружили, что в обоих случаях возбуждаются одни и те же участки. Когда вы тянетесь за арахисом и когда смотрите, как это делает кто-то другой, у вас активируются одни и те же зоны, причем в последнем случае лишь на 10–20 процентов слабее, чем в первом. Действие и наблюдение с точки зрения мозга ничем не отличаются.
Функции, выполняемые так называемыми зеркальными нейронами, до конца не ясны, но этот опыт доказывает, что наблюдение за эмоциями может вызвать в нас те же эмоции, хоть и не в столь сильной степени. Всем нам доводилось ощущать это на интуитивном уровне, и открытие нейробиологов помогает объяснить, чем картина Джентилески отличается от работы Леони, и осмыслить роль, которую зрительные впечатления играют в социальном и мультикультурном взаимодействии. Но остается еще более важный вопрос: как вызванная наблюдением эмпатия влияет на наше поведение. На этой иллюстрации мы видим человека, просящего милостыню на улицах Дублина во время ирландского экономического кризиса.
Бездомная в Дублине, Ирландия © Peter Macdiarmid / Getty Images
Это женщина? Можно ли по ее одежде догадаться, что она из Восточной Европы? Стара ли она? Мы видим снег на ее перчатках, видим, что сидит она, скорее всего, на свернутом тряпье, и чувствуем, как ей холодно, как бедственно ее положение. Образ помогает нам проникнуться чужой болью. Однако эта фотография обрезана. Взглянем на нее целиком – и ощутим душевный дискомфорт уже по другой причине.
На женщинах слева теплые пальто, в руках сумки. Они не смотрят на бездомную, но, похоже, стараются держаться от нее подальше. Мы, как зрители, можем двояко отреагировать на это, особенно если отождествляем себя с женщинами слева, которые даже вообразить себя не могут на месте женщины справа и, хотя они делят с ней пространство, психологически от нее очень далеки. Это иллюстрация эмпатической напряженности. Три металлические конструкции над мостом кажутся символической фигурной скобкой. Наш взгляд, подобно этой скобке, соединяет лево и право.
«Таксист», Мартин Скорсезе / Columbia Pictures Corporation, Bill / Phillips, Italo / Judeo Productions, USA, 1976