Ермаков не спеша (насколько я успела узнать, он всегда действовал методически) укрепил на груди Завитаева дыхательный аппарат. Ревзин подал ранец с выступающим металлическим плавником. Из объяснений Ревзина я уже знала, что в этом ранце, надеваемом за спину, размещены приборы, электростатический генератор и аккумуляторы. Громоздкий дыхательный аппарат и ранец, из нижней части которого торчал нелепый на вид плавник, придавали Завитаеву довольно комический вид. К моему удивлению, появилась еще одна — новая для меня — часть скафандра. Это был небольшой, окрашенный в оранжевый цвет баллон, который Ермаков подвесил к дыхательному аппарату. От баллона отходили два гибких металлических шланга с… пистолетами. Да, с пистолетами, причем имеющими очень древний, я бы сказала, опереточный вид: длинные дула пистолетов оканчивались раструбами.
Ревзин подал Завитаеву шлем.
— Подождите, — сказал Завитаев и обернулся ко мне: — Вот что. Когда я спущусь на дно кратера, пойдет вторая партия. Я не возражаю, чтобы с этой партией пошли и вы. — Он помолчал, что-то обдумывая, потом повторил: — Да, как начальник экспедиции, я не возражаю. Если вы, конечно, захотите…
Это было настолько неожиданно, что я ничего не смогла ответить.
— Я не специалист в литературе, — продолжал Завитаев, — ив ваши дискуссии с Павлом Даниловичем не вмешиваюсь. Но мне кажется, написать что-нибудь путное можно только после того, как увидишь собственными глазами…
Ревзин помог ему надеть шлем.
* * *В центральном посту подводной лодки было темно и тесно. Освещение пришлось выключить, иначе мы ничего не разглядели бы на тусклом экране телевизора. В темноте мерцали циферблаты приборов. Самарин — изредка, вполголоса — отдавал команды рулевому. Мерно тикал хронометр, подчеркивая напряжение наступившей тишины. Те, что мы видели на экране телевизора, не сопровождалось ни единым звуком. Это создавало своеобразный, довольно мрачный контраст.
Завитаев спускался почти вертикально. Луч его нагрудного прожектора и узкие пучки света, излучаемые фарами телепередатчика, с трудом пробивали глухую, иссиня-черную тьму. Скорость спуска была настолько велика, что телепередатчик, подвешенный на тросах и имеющий маневровый двигатель, едва поспевал за Завитаевым. Когда камера передатчика приближалась к Завитаеву, я видела, с какой бешеной энергией рассекает воду металлический плавник…
Ломая напряжение тишины, загудел динамик, и послышался ясный, спокойный голос Завитаева:
— Глубина два километра. Скафандр работает превосходно. Как слышите меня?
Городецкий (он стоял в стороне, у гидротелефона) поспешно ответил:
— Слышим хорошо. Вот видим неважно. Телекамера барахлит. Вы не встречали ничего интересного?
Завитаев ответил не сразу. Потом мы услышали смех:
— Нет, к счастью, пока интересных встреч нет — ни кальмаров, ни акул…
— Звук уже ощутимо запаздывает, — заметил Ревзин. — Скажите Завитаеву, что в случае опасности мы просигналим фарами телекамеры.
Снова наступила тишина, нарушаемая (правильнее было бы сказать — не нарушаемая) редкими командами Самарина и бесстрастным пощелкиванием хронометра. Так прошли минуты две — три. Внезапно Ревзин пригнулся к экрану телевизора и хрипло сказал:
— Ну вот, легки на помине… Акулы! Включите боковые фары камеры.
На экране возникло два широких луча, и я увидела акул, их было штук пять. Они кружили около телекамеры, постепенно сужая круги.
— Предупредите Завитаева, — распорядился Ревзин.
Фары телекамеры тревожно замигали. Спустя несколько секунд (они показались мне очень длинными) в динамике раздался голос Завитаева:
— Спасибо. Вижу. Пока они, кажется, заняты камерой.
Я спросила Ревзина, нельзя ли что-нибудь предпринять. Он отрицательно покачал головой:
— Это не страшно. Нужно было только предупредить.
Одна из акул вплотную приблизилась к телепередатчику. На экран наползла широкая, приплюснутая голова с большими выпуклыми глазами, сверкающими в лучах прожектора.
— Глубоководные акулы, — сказал Ермаков. — Их открыли Гуо и Вильм при первых погружениях в батискафе.