— Интересно, однако, как мы работать будем… Я вот у академика Коробова Василия Кузьмича такой, значит, порядок установил. Как даст он мне какое распоряжение, я на бумажку записываю и ту бумажку на гвоздик вешаю. И, конечно, ничего не делаю. Напомнит — я бумажку на второй гвоздик перевожу. И тоже ничего не делаю. Ну, а если еще раз скажет, тогда бумажку — на третий гвоздик и, значит, к выполнению…
Шорин с трудом сдерживал смех. Он сразу угадал человека умного, своеобразного, интересного.
— Скажите, Алексей Семенович, — спросил он, — а много бумажек оставалось на первых двух гвоздиках?
Старичок сокрушенно вздохнул:
— Восемьдесят пять процентов. Я уж подсчитывал.
Шорин расхохотался.
— Вот что, Алексей Семенович, у нас будет только один гвоздик — сразу гвоздик номер три. А ненужных распоряжений, которые потом сам забываешь или отменяешь, я не даю.
Алексей Семенович недоверчиво покачал головой:
— Попробуем…
Среди бумажек, попавших на “гвоздик номер три”, была и такая: “Лариса Павловна Смолина. Если не придет до конца месяца, написать в Институт мозга, пригласить”.
3
Смолина пришла в тот день, когда Алексей Семенович собирался уже написать в Институт мозга. Есть встречи неожиданные — словно человек натолкнулся на что-то. Эта встреча была другой — как спуск по крутому склону: поставишь ногу — и неудержимо заскользишь дальше и дальше.
Перед Шориным сидела хрупкая девушка, и он явственно ощущал в ней непонятную ему силу. Когда схлынул сумбур первого впечатления, Шорин заметил: в глазах искрится веселый страх. Он мысленно ругнул себя, заставил сосредоточиться.
Шорин слушал Смолину и улавливал многое, лежащее по ту сторону слов. Смолина говорила коротко, ясно, подчеркивая объективные моменты открытия. И Шорин понимал: ей приходилось рассказывать это уже много раз и она почти не рассчитывала, что ей поверят. Еще не выслушав собеседника, она уже спорила с ним. Она смотрела прямо в глаза Шорину. Только один раз взгляд ее скользнул по столу и задержался на сероватом камне.
— Это… лунный камень? — спросила она.
Он молча кивнул.
— Можно… я посмотрю?
Он ответил “да” и заставил себя не улыбнуться.
Смолина взяла камень — осторожно, словно опасаясь, что он рассыплется, — и долго его рассматривала. Шорину даже показалось: она хочет погладить камень, но не решается. Потом она положила камень — опять очень осторожно — и продолжала рассказывать. Но что-то изменилось в ее голосе. Может быть, она подумала, что человек, на столе которого лежит лунный камень, должен ее понять.
Шорин почти с самого начала догадался, в чем состоит открытие Смолиной. Но слушал внимательно — анализировал и сопоставлял факты, подробности. Временами, перебивая безукоризненно работающую машину логического мышления, проскальзывали посторонние мысли. Одна из них была особенно настойчивой: “Эта девушка не может сказать и полслова неправды”. Шорин поморщился и стал еще придирчивее сопоставлять детали рассказа.
Смолина объяснила, как был спасен экипаж “Смелого”, и умолкла. Шорин попросил разрешения закурить — ему ответили нетерпеливым кивком. Он не спеша размял папиросу, чиркнул спичкой, затянулся. Сказал, глядя в серые взволнованные и невероятно спокойные глаза:
— Я верю каждому вашему слову.
Лариса долго не решалась идти к президенту академии: боялась, что Шорин обижен заметкой в “Вопросах космологии”. И, когда все-таки пришла и услышала сказанное с ледяной корректностью: “Садитесь, пожалуйста. Я вас слушаю”, подумала, что опасения оказались справедливыми.
Она очень волновалась и поэтому даже не разглядела кабинет. Заметила только, пока шла от двери к столу; что все здесь как-то на месте: высокие шкафы, простые, удобные кресла, скромные люстры с трубками дневного света и старомодная настольная лампа.
За столом сидел человек, портреты которого она сотни раз видела — в газетах, журналах, книгах. Он был старше, чем на портретах. И еще — у него оказался твердый, прямой взгляд. Она с трудом заставляла себя смотреть ему в глаза.
Он слушал ее внимательно, не перебивая, не задавая вопросов. Теребил рыжеватую бородку и изредка хмурился. Она ясно видела это и была убеждена, что Шорин ей не верит. Но он терпеливо ждал, пока она рассматривала лунный камень, и Лариса почувствовала, что в этом большом, многое повидавшем человеке есть что-то хорошее. Он еще ничего не сказал, но она вдруг поняла, что в ее жизнь — пусть на один только час — вошел человек, который будет теперь для нее масштабом, мерилом. Эта мысль смутила ее, и она скомкала конец рассказа.
Она ждала. И совершенно неожиданно прозвучали слова:
— Я верю каждому вашему слову.
— Я верю каждому вашему слову, — сказал Шорин. — Но сделать пока ничего не могу.
— Почему?
Это было сказано с вызовом. Шорин мягко ответил:
— Давайте разберемся, Лариса Павловна. Прежде всего — факты. Факт номер один: вы уловили космическое излучение зет-ритма. Факт номер два: кроме вас, никто и нигде ничего подобного не обнаружил. Факт номер три: вам самой в течение трех последующих месяцев не удалось вновь обнаружить этот зет-ритм. Что же можно предпринять в таких условиях?
— Организовать поиски в широких масштабах.
— Вы обращались с этим предложением в свой институт?
— Да.
— И что вам ответили?
— Официально или неофициально?
Шорин усмехнулся:
— Неофициально.
— Мне сказали, что передача мыслей на расстояние и так у многих вызывает недоверие, поэтому нет смысла осложнять положение, поднимая шум вокруг крайне сомнительного открытия.
— И вы не согласились?
— Вненаучные соображения не имеют для меня значения.
Шорин подумал, что голос Смолиной богат интонациями, и по-настоящему рассердился на себя. Он хотел говорить со Смолиной так, как говорил бы с любым работником. И не мог. Что-то сбивало его.
— Скажите, Лариса Павловна, вы считаете, что, если я присоединюсь к вашему мнению, нам удастся убедить других?
— Да, удастся!
— А знаете, что нам возразят? Я могу заранее сказать. Нам, например, заметят, что вы видели кратную звездную систему. А в таких системах нет устойчивых планетных орбит и, следовательно, жизнь на планетах едва ли возможна. Что мы ответим?
— Мы ответим, что Земля и Луна тоже кратная, двойная система, но и вокруг Земли, и вокруг Луны обращаются — по вполне устойчивым орбитам — искусственные спутники. Пусть оппоненты мысленно заменят Землю и Луну звездами, а спутники — планетами и увидят, что и в системе кратных звезд возможно существование устойчивых, почти круговых орбит.
Шорин искренне рассмеялся. Девочка умела жалить.
— Довод остроумный, Лариса Павловна, но малоубедительный. Нам скажут так: “Чтобы система “Земля — Луна” стала похожа на звездную пару, нужно Луну придвинуть значительно ближе к Земле. А тогда и орбиты спутников перестанут быть круговыми”.
— Мы ответим, что это справедливо для многих звездных пар, но не для всех. Например, Альфа Центавра и Ближайшая Центавра — звезды одной системы, но довольно далеко отстоящие друг от друга. И еще мы скажем… — Смолина на секунду умолкла. — Мы скажем так: “Открытия и изобретения вначале обычно слабы. Как люди, только что появившиеся на свет. И нужны очень заботливые руки, нужен ясный и добрый ум, чтобы они окрепли. Нет заслуги в том, чтобы сейчас ездить в автомобиле. Но велика заслуга тех людей, которые сумели в первых неуклюжих механических экипажах разглядеть будущие автомобили, красивые и быстрые. Это справедливо для любого нового открытия, для любого нового изобретения. Нужно отыскать в них не сегодняшние слабости — они и так видны, — а завтрашние достоинства…” Если бы я пришла к вам, Юрий Федорович, с абсолютно убедительными доказательствами, то стоило бы в них поверить. А вот теперь…
— С вами опасно спорить. — Шорин развел руками.
Лариса покачала головой: