— Как жаль!
Она покачала головкой. Потом она увидела в лагунах цапель, что вызвало у нее бурный восторг.
Когда мы прибыли в Калляж, она долго рассматривала строящуюся пирамиду, но не произнесла ни слова.
Софи зевала, как котенок. Она сидела на подушке у окна и была поглощена чтением книги, лежавшей у нее на коленях, не замечая ни шума наших голосов, ни звона стаканов. Краем глаза я наблюдал за ней. Я всегда сожалел позднее, что у меня не было детей. Она то морщила брови, то улыбалась, то почесывала носик, потом вдруг зевнула, показав ровные белые зубки, розовый язычок и даже часть нёба. Она с самого начала показалась мне красивой, но в этом прелестном ребенке лишь смутно угадывался близкий расцвет девичьей прелести. Больше всего мне, пожалуй, понравилось, как она зевает. Надо было обладать удивительной естественностью, чтобы вести себя так непринужденно и вместе с тем так пленительно в этой комнате, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать гостиной. Это меня ободрило: светскость, напугавшая меня в ту минуту, когда она сделала реверанс на аэродроме, явно была лишь внешней лакировкой. И она уже дала трещины.
Я был, конечно, не единственным, кто это заметил, так как Элизабет сказала:
— Софи, я полагаю, тебе пора ложиться.
— Хорошо, — ответила Софи, не поднимая глаз от книги, в которую она снова погрузилась. И при этом не двинулась с места, очевидно давно отработав тактику проволочек. «Я полагаю» означало лишь первое предупреждение, с которым вовсе не обязательно было считаться.
Я подошел к Софи.
— Что ты читаешь?
Она подняла на меня удивительные сине-лавандовые глаза.
— «Злоключения Присциллы Муравьед». Вы читали?
Мне пришлось признаться в своем невежестве.
— Ой! — сказала она. — Как жаль!
— О чем же говорится в этой книге?
— Это история одной девочки, которая спустилась на парашюте в центр Африки. Кроме мыла и зубной щетки, у нее ничего не было. Ей пришлось бы плохо, если бы она не познакомилась с разными животными, которые помогли ей выпутаться из беды. Вот кого я люблю — это животных. Здесь очень забавная змея-боа. В конце книги Присцилла выходит замуж за муравьеда, и у них родится много детей.
— В самом деле? Несколько странный конец.
— Я его только что придумала, — призналась она со смехом. — Я еще не дочитала до конца. А вы мне поверили?
— Отчего же не поверить?
— Верно, отчего бы не поверить. К тому же, может быть, конец и правда такой. Я напишу рассказы, где будут действовать всякие животные. Я люблю лошадей, скарабеев, муравьев. Я надеюсь, что увижу здесь быков и фламинго.
— Если хочешь, я отвезу тебя на болота.
— О, это было бы замечательно!
— Я поговорю с твоей мамой.
Элизабет сказала, что это великолепная идея и что в следующее воскресенье мы могли бы съездить на болото все вчетвером. Симону наша затея тоже понравилась, но в последнюю минуту выяснилось, что он должен закончить какую-то срочную работу, и поэтому мы поехали без него. Я всегда чувствовал себя с Элизабет как-то скованно, но полагал, что она начнет расспрашивать меня о Калляже, о нашей жизни здесь, и эти темы помогут нам найти общий язык. А она, наоборот, принялась болтать о столичных новостях, расспрашивать меня, не знаком ли я с тем или иным семейством, я смутно припоминал все эти фамилии, порой они и вовсе ничего мне не говорили. После получаса подобных разговоров она отказалась от дальнейших попыток вести со мною светскую беседу, приняв меня, без сомнения, за провинциала, что в ее глазах, я убежден, было равнозначно идиоту. Софи, прижав нос к стеклу, с огромным интересом рассматривала болота.
— Ну, где же эти фламинго? — спросила Элизабет.
И в самом деле, на лагунах фламинго не было, хотя мне говорили, что их видели там несколько дней назад. Мы пошли по песчаной тропинке, но Элизабет шагала с трудом: туфли у нее были на высоких каблуках. Потом Софи увязла ногой в болотной грязи, когда, наклонившись, пыталась сорвать в канаве ирис. Мать выбранила ее, и она угрюмо замолчала. Фламинго так и не появились, и нам удалось увидеть только нескольких цапель вдалеке.
— Любопытный край, — произнесла Элизабет, когда мы ехали обратно, — но, должна признаться, я не люблю такой плоской местности.
Ее слова уязвили меня, как если бы она вздумала укорять меня за слишком длинный нос, что, впрочем, соответствовало действительности. Отношения с Элизабет явно не клеились.
Впоследствии мне еще раз представился случай поехать на болота, но уже с одной Софи. Мы добрались до берега лагуны, тянувшейся за посадками тополей, и пошли по насыпи, где лежали кучи срезанного тростника, которым здесь кроют крыши. По одну сторону поблескивала темная вода, по другую — простирались обширные тростниковые заросли, кое-где в их чащу уходили узкие тропинки, словно двери, приоткрытые в тайну. И все это совсем рядом с Калляжем. Вдали в знойном дрожащем мареве виднелась вершина большой пирамиды, но стоило отвести от нее взгляд, и мы уже воображали себя где-то в неведомых землях. Кричали птицы. Мускусная крыса, или выдра, прошелестев сухими листьями, нырнула в воду.