— До нас доберутся в последнюю очередь, — говорил Серега, — никто не догадается, что это наших рук дело. Я боюсь одного — пацаны не выдержат, заговорят.
И вдруг в детдоме появилась комиссия. Нас всех построили. Какие-то старые тетки и молодые парни с комсомольскими значками увезли избитых ребят, а нас отпустили. Вскоре исчез Орел со своими дружками. Говорили, что их определили в колонию. В детдоме стало тихо.
Буквально год назад в одном северном городе нас пригласили выступить перед зэками. После концерта меня подозвал начальник колонии, сказал, что со мной хочет поговорить один из заключенных. Я сразу же узнал Орла. Он, прищурившись, внимательно меня разглядывал и наконец сказал:
— А я тебя, сырой (так они в детдоме всех малолеток звали), по телевизору признал, вывеску ты, конечно, полностью сменил, да уж фамилия редкая — Распутин. И кто тебе такую придумал?!
— И тебя не обошли. Орел как-никак.
— Черт с ней, с фамилией. Хорошо ты пристроился, очень хорошо. Признаю. А я вот недавно в третий раз откинулся и снова сюда же. Вообще, нашего детдомовского брата тут хватает.
— А помнишь, как тебя в детдоме отделали?
Его глаза просверлили меня насквозь.
— Помню. Увезли меня тогда, иначе бы…
— Это мы, шестиклассники. Вот ты где у нас сидел, — я провел рукой по горлу.
Он хрипло рассмеялся:
— Да ладно брехать, я бы вас одной рукой прикончил. Через несколько минут его увели.
— Хороший у вас знакомый, — сказал начальник колонии.
— Мне кажется, он отсюда уже не выберется. Получается что-то вроде отпуска и назад.
Я ничего не ответил.
Когда я как-то рассказал об этой встрече Сереге (Серега Николаев в нашей тусовке по сей день, хоть и не поет, и не играет ни на одном из инструментов, просто я взял его к себе, понимая, что он может запросто пропасть в этой жизни, как пропали многие другие), он сказал только:
— Туда каждый из нас мог попасть. Раз плюнуть. Услышав его слова, Автандил поморщился:
— Боже, с кем свела судьба.
Ему не понять Серегу, которого я вытащил, казалось, в самый последний момент. Еще немного — и решетка.
Ему не понять и Андрюху Кречета, теперь нашу звезду. А каким я его увидел? Такой экземпляр не часто попадался даже начальнику детской комнаты милиции. Я, выпускник детдома, стоящий перед директором, выглядел по сравнению с ним, как по крайней мере гимназист из хорошей семьи. Директор почему-то позвал меня к себе, начал говорить о будущем, сказал, — не попробовать ли мне поступить в институт. Я чуть со стула не упал: какой институт, а на что жить, на тридцатирублевую стипендию, да через две недели с голоду можно подохнуть. Были такие среди наших, поступали, а потом бросали и растворялись в толще темной жизни, помогать ведь было некому. Да кое у кого еще дядьки, тетки, бабки, а у меня кто? Словом, гуляй, рванина, катись куда глаза глядят, в любую точку Союза, тем более, что в кармане — выданное в детдоме удостоверение каменщика! Недалеко от нас был райком комсомола, сказали, что там могут помочь, скажут, куда ехать и даже путевку дадут. Наши говорили, зашлют в такое место, откуда уже больше не выберешься. А может, мне это и надо, заехать, чтобы никогда не выбраться, но зато заработать столько денег, чтобы никогда больше не чувствовать себя оборванцем.
Ненавидя себя, я топтался перед какой-то пышногрудой дамочкой с размалеванными губами, а она мне втолковывала, что посылают они на стройку в основном после армии, а мне вполне могут предложить неподалеку, в наших местах.
Я не привык никого и ни о чем просить, меня подташнивало от происходящего, но я выдавил из себя:
— Здесь, у нас на стройке, я ничего не заработаю. А я не могу жить вот так, поймите вы, у меня никого нет…
Она снова начала про то, что мне всего семнадцать лет, и в таком возрасте не посылают…
— Ладно, я поеду сам, — крикнул я и хлопнул дверью. Она догнала меня у выхода из райкома:
— Куда же ты? Пошлем, бог с тобой, под мою ответственность.
Через много лет (хотя не так уж много, но мне они кажутся вечностью) она позвонила в гостиницу, сказала, что помнит меня, не зря, оказывается, всучила тогда мне комсомольскую путевку и бесплатный билет. Я пожал руки своим однокашникам и покатил!
Перед обедом я решил проехаться по городу вместе с Кречетом и Масловским, вторым солистом, который запел у меня ровно за неделю, сразу было записано три песни. Он сам ошалел от происходящего, никогда до этого нигде не пел, разве что во дворах. Я держу их вместе, пускай смотрит на звезду — Кречета, а тот понимает, что он не один на этом свете, есть еще люди, которым аплодируют. Мы ехали по узким улочкам городка, он был весь утыкан соборами, церквами. Мы решили зайти по пути в одну из церквушек. У входа сидела старушка, она собирала деньги на восстановление храма и продавала библии, иконки, кресты. Кречет выбрал себе крест побольше, повесил на грудь и вдруг заголосил на всю церковь: «Боже милостивый…» Старушка вздрогнула и чуть не начала креститься. Я сказал, чтобы она не обращала внимания на него, он известный артист, и нет места, даже святого, где бы я не тренировал свой голос.