А вот этого как раз и не надо, ни к чему какие-то старые воспоминания, которые не доставляют мне удовольствия. Лет восемь назад мы были в жюри одного фестиваля. Кажется, в Сочи, нет, это в другой раз, то дело было в Ялте. Я тогда на большом банкете крепко принял, она взялась проводить меня до номера, даже сказала известному, ныне покойному композитору, мол, не волнуйтесь за Юрочку, у нас соседние номера, и он доберется благополучно, никуда его не занесет. Занесло меня не куда-нибудь, а к ней. В Москве наши встречи какое-то время продолжались, то угасая, то возникая вновь, я иногда забегал к ней, времена были совсем другие, пристроить кого-нибудь в передачу ничего не стоило, артистическая мизерная ставочка от этого не уменьшалась не увеличивалась. Теперь прошла целая вечность, вспоминать о прошлом — значит чувствовать себя старым. Боже мой, ей ведь за пятьдесят.
— Ты хорошо выглядишь, — сказал я. — В жизни даже лучше, чем на экране.
Она иногда сама вела передачи.
— Если бы ты знал, каких усилий это стоит! Ты молодой и не понимаешь, что в моем возрасте, если дашь себе послабление, женщина рассыпается на глазах. А ты стройный, поджарый, как всегда, будто тебя хорошо провялили и ты не портишься, — то ли сделала она комплимент, то ли решила поиздеваться надо мной.
— Жизнь такая, в основном слишком жаркая…
— Все дерешься с кем-то, кого-то разоблачаешь. Я слышала, ты развелся.
— Окончательно и навсегда. Лучше закончу жизнь в доме для престарелых, чем хотя бы еще один раз, — на этот раз искренне сказал я.
— А я осталась совсем одна. Мама умерла, сын мой далеко, очень далеко…
— Служит где-нибудь на Дальнем Востоке? — предположил я, припомнив, что у него примерно призывной возраст.
— Да нет, и не служил и не на Дальнем Востоке, — сказала она. — Он ведь у меня в строгановском учился. Познакомился с премилейшей англичанкой и сейчас живет в Шефилде. У ее отца фирма. Он в этой фирме работает художником. Оформляет витрины супермаркетов…
— А как у тебя здесь? — я покрутил головой по сторонам, стараясь объять весь телевизионный домище.
— С этим все в порядке… Это раньше из партии могли попросить, а теперь наоборот, все завидуют. Изменились времена, Юрочка, изменились. Ему там хорошо. Приезжает и говорит: «Не представляю, мамочка, как я мог жить в этом дерьме?!» А мне, поверь, обидно… И, конечно же, одиноко. Была я у него уже дважды. Все там очень хорошо. Нам даже представить трудно…
— Представляю — бывали, ездили, — сказал я.
— Одно дело отели, копейки в кармане, а другое — когда видишь, как живет твой единственный сын, совсем иное… Но ведь я туда не поеду, там я никому не нужна, а здесь одиночество уничтожает…
— И все равно я радуюсь за тебя. То-то вижу, ты превратилась в английскую леди…
Она сказала, что ей это очень приятно слышать, особенно от меня, человека из тех немногих, кого она вспоминает с удовольствием, но я ведь пришел не для обмена комплиментами, у меня какое-то очень срочное дело, и она поняла по голосу, что я горю, — так мне необходимо кого-то срочно раскрутить…
Умница! Она облегчила мое положение.
— Дело не в раскрутке, появилось в самом деле что-то очень свеженькое, не избитое. Все девчонки как одна с улицы, отцы-алкаши, работяги. Выросли на дворе. Чердаки, подвалы… Взяли и запели вдруг.
— Постой, постой, что-то такое уже было. Хулиганы из одного города тоже запели. Я немного брезгливо к этому отношусь.
— Но это совсем другой случай. Это же девчонки. Никакие не хулиганки, а обычные, дворовые, к тому же московские, коренные… — я буквально захлебывался и заговорил едва ли не стихами, — уж поверь, что они не хуже, а получше Распутина, которого ты постоянно даешь в своих передачах.
— Я знаю, что ты готов съесть его, не знаю, правда, за что, да и меня это не интересует, — она так на меня глянула, что я сразу же понял — этот юный негодяй ей о чем-то натрепался, — но это учет пожеланий молодежи. Нас забрасывают письмами. О твоих девчонках пока ни одного письма.
— Будет, и не столько, а в миллион раз больше. Поверь мне. А пока никто не видел и не слышал, откуда быть письмам?
Она рассмеялась:
— Никогда еще не видела тебя таким заинтересованным. Давай, давай, раскрывай карты!
Я пододвинулся к ней поближе. Хвостом вертеть больше не приходится. Мы в самом деле знаем друг друга очень давно.
— Послушай, Женечка, я хоть и похож на вяленую воблу, но уж очень просоленную, без литра пива на зуб не возьмешь, мне надоело считать копейки в кармане. Я хочу пожить чуть поспокойнее, без этих идиотских забот. А тут, поверь, есть шанс, и не только для меня.