Ерошенко страдал оттого, что слепые в Индии разделены национальными и кастовыми предрассудками как нигде в мире. Но что он мог противопоставить тысячелетним традициям?
Из Южной Индии Ерошенко направился в Бомбей, в школу слепых. Появление поднадзорного в большом индийском городе не прошло незамеченным для британских властей. Его возвратили в Калькутту. Круг замкнулся: он, как Тигр из сказки, снова оказался в тесной клетке. Где же выход?
Ерошенко стучит бамбуковой тростью в окно здания колониального ведомства, он требует, чтобы его пустили домой, в Советскую Россию. Наконец, из окошка высовывается озлобленное лицо, и русский слышит в ответ:
– Вернешься той же дорогой, что приехал!
– Когда?
Ответа нет. Но теперь Ерошенко знает – он сам приблизит свой отъезд.
Большой кинотеатр в Калькутте. Здесь привыкли, что перед началом сеанса на сцене выступают музыканты, которые сопровождают затем немые фильмы игрой на каком-нибудь инструменте. Поэтому никто не удивился, увидев перед экраном высокого человека с гитарой. Ерошенко исполнил "Стеньку Разина", потом запел по-английски "Интернационал", а затем, чтобы всем стал понятен смысл песен, перевел их на бенгали.
В зале зашумели, зааплодировали. Киносеанс превращался в митинг. Директор вызвал Полицию. Ерошенко заломили руки на спину и увели. Быть может, в дру-гое время такой поступок и не вызвал бы серьезных последствий. Но весна и лето 1919 года были в Индии бурными. 19 апреля в Амритсаре генерал Дайер расстрелял мирную демонстрацию – две тысячи человек. На следующий день он отдал приказ, чтобы индийцы по главным улицам не ходили, а ползали на животе. Демобилизованные из армии индийские парни дали англичанам отпор: они создали так называемые "палочные армии" – толпы, вооруженные чем попало. Выступления охватили Ахмедабад, Дели, Калькутту… И вот в Калькутте появляется уроженец страны, где недавно свершилась социалистическая революция, и выступает с революционными песнями. Власти решили выдворить его из страны. Но не отправлять же его в самом деле в Советскую Россию, которую Британия не признавала? Япония его не принимает… Должны принять, решили в полиции.
– Вернешься тем же путем, что приехал, – сказали Ерошенко еще раз. И вот слепого человека посадили на английский военный корабль, а его капитану вручили сопроводительный акт для японских властей, в котором сказано: "Господин Ерошенко высылается за пределы Британской империи как большевик…" "Лестная" характеристика, направленная японским властям – лютым врагам новой, революционной России.
Капитан корабля был не рад, что уступил настоянию полиции. Все-таки он офицер, а не тюремный надзиратель. И газеты, недовольно ворчал капитан, что-то слишком интересуются этим русским. Вот всего лишь первый порт по пути, Сингапур, а журналисты уже толпой поднимаются на борт. Ладно, капитан согласен их принять, пусть убедятся, что он вовсе не держит этого слепого в наручниках. Офицер его величества не заметил, впрочем, как один из корреспондентов, представитель журнала, выходящего на эсперанто, передал слепому какой-то сверток. А в нем были одежда кули, коса и желтая краска для кожи.
На следующей стоянке в Шанхае слепой исчез. Это было совершенно невероятно, ведь капитан отменил все увольнения на берег. И матросы были начеку – они смотрели, как кули вбегали по трапу на борт и, взвалив на плечи мешки, сбегали с ними на пристань. Никто не мог незаметно покинуть судно! Кто же мог подумать, что слепой Ерошенко переоденется в одежду кули и сбежит с мешком на спине? Он ухитрился забрать с собой даже гитару.
Побег слепого человека с борта военного корабля кажется настолько невероятным, что многие друзья Ерошенко до сих пор не решаются в это поверить. Вероятно, поэтому Такасуги Итиро не включил этот эпизод в книгу "Слепой поэт Ерошенко". Однако о побеге в Шанхае свидетельствуют две публикации: о нем в мае 1921 года писал выходивший в Японии журнал "Верда утопио", а пятнадцать лет спустя сообщила "Энциклопедия эсперанто". Этот случай, кстати, не опровергал и сам путешественник.
(12) По словам советских бирманистов, "Бирманская легенда" – большой миф, опубликованный Ерошенко, – характерна для сказаний Южной Бирмы. Здесь переплелись и буддийские верования, и остатки анимизма, и живучая вера в натов – духов, населяющих Бирму куда гуще, нежели домовые, водяные и лешие Россию. Но для нас интереснее сейчас не столько сама легенда (хоть, очевидно, Ерошенко был первым, кто познакомил японских читателей с бирманским фольклором), а его к ней вступление… В этом вступлении Ерошенко приводит одну притчу, не имеющую прямого отношения к народной древней легенде, а родившуюся, видимо, в XIX в., во время покорения Бирмы Англией. Пересказав фрагменты из бирманской легенды, свидетельствующие о свободолюбии бирманцев, исследователи далее заключают: "Сегодня фольклор Южной Бирмы известен неплохо: существуют сборники легенд и сказок. Но вот предания, записанные Ерошенко, предания, в которых свежи еще отзвуки войн с Англией и звучит надежда на будущее освобождение, нам не встречались. Английские исследователи как-то упустили эту область фольклора. А потом, когда Бирма и в самом деле стала независимой, эти легенды умерли, ибо они утешали покоренных, давали надежду, объясняли сказочным путем причины национального унижения, когда же в них исчезла нужда, их забыли" (И. Всеволодов, А. Никифоров. Настоящая радуга, с. 133 – 134).