– Нет, ее зовут безрукавка, а она с рукавами. Я на день рождения тебе подарю. А может, даже ближе. А то у тебя очень костюм какой-то беспризорный.
Выполнив свой последний долг перед взрослыми людьми: указав им на дыру, которую никто из них не заметил и сама Леля не знала, девочка опять прислонилась к маме Рите, доверчиво зажмурилась и, помолчав минут пять, вдруг сказала полусонным, тихим голосом:
– Почему с нами не живет ни один дядя? У всех есть, а у нас нету.
Что могла ей ответить мама Рита? Что могли ей ответить все мы? Она спрашивала не про дядю Эй и не про какого-нибудь другого дядю с улицы. Она спрашивала про того, кто отказался от очередного человеческого звания. От звания отца. Слово «папа» она пока просто не знала.
Опыт взрослых
С каждым днем моя племянница задавала все больше и больше вопросов. И все чаще и чаще мои ответы ее ставили в тупик. Я забивал гвоздь, чтобы повесить картину, и стукнул заодно молотком по пауку.
– Дядя Эй, – крикнула Аллочка. – Зачем ты убил паука? Он же полезный.
– Нет, вредный, – возразил я.
– А Леля сказала – полезные. Ты больше учился, чем Леля?
– Одинаково.
– Значит, вы одинаково знаете?
Девочка была повергнута в недоумение. Учились одинаково, а знают по-разному. Один убивает пауков, а другой говорит, что они полезные.
– Понимаешь, – попытался вывернуться я, – есть вредные пауки, а есть полезные. Тот, которого я пристукнул, он вредный.
– А тетя Леля, кажется, говорила, что все полезные.
Я не знал, что ей отвечать, я и себе не мог бы толком объяснить, за что убил бедного паука. В детстве мне кто-то сказал, что за каждого убитого паука отпускается сорок грехов. И все сведения мои этим и ограничивались. Сколько я за тридцать три года укокошил пауков, пока мою руку не остановил наивный вопрос девочки? И зачем я это делал? У меня и грехов нужного количества не было, да и не верил я в отпущение грехов никаким способом. Но признаться в своем проступке у меня не хватило духу. Аллочка пожала плечами и отошла от меня с задумчиво наклоненной головой. Наверное, она впервые усомнилась в том, что взрослым безоговорочно можно доверять. «Ну и пусть, – решил я, – пусть как можно раньше узнает, что и взрослые – такие же люди, что их опыт не безупречен, а знания не безграничны».
Повесил я картину, сел в кресло полюбоваться своей работой. Алла забралась ко мне на колени. Но вид лесного пейзажа в раме ей скоро наскучил, она взгромоздилась на подлокотник кресла и выглянула в окно. Внизу, прямо под нами, находились складские помещения магазина.
– Ой, бутылок сколько! – воскликнула Алла, – посмотри.
Я посмотрел. Бутылок действительно было много. Их сгружали с машины, большие – с вермутом и маленькие – с фруктовыми напитками.
– Я здесь и раньше смотрела, – сказала девочка. – И видела много, много, еще больше бутылок. Только я не знаю, какие вино, а какие ситро. Я же читать не умею.
– Ну, это просто, – со свойственной всем взрослым самонадеянностью заявил я. – Большие бутылки с вином, а маленькие – ситро.
– А пиво? – возразила моя племянница. – Пиво же тоже маленькие бутылки.
Баба Валя и Леля за обедом любили выпить по стаканчику пива, и это явилось для Аллы тем опытом, который помог ей внести поправку в мои рассуждения о бутылках. Если бы она поверила мне и стала определять содержимое бутылок по их форме, то очень скоро налила бы себе вместо сладкой воды горького пива или еще чего-нибудь похуже. Я стал все чаще ловить себя на том, что на многие «почему» своей племянницы с самоуверенным видом сообщаю сомнительные сведения. Я был неточен в разговоре о пауках по незнанию, я был неточен в разговоре о бутылках по небрежности. Я понял, что мой опыт взрослого человека недостаточен для того, чтобы посматривать на маленькую девочку свысока. Не она от меня узнала, что пауки полезные, а я от нее, не я ей рассказал, а она мне напомнила о том, что по форме сосуда нельзя судить о его содержимом. Конечно, она все это узнала от нас же и улыбается она нашей улыбкой, и все же взрослому человеку не стоит задирать нос перед маленькой девочкой, если он к тому же за свою жизнь не прочел ни одной книги про пауков.
Я отправился в библиотеку, сидел там как прикованный часа три или четыре, знакомясь с тарантулами и крестовиками. На обратном пути я не удержался от искушения заехать на Никитинскую и блеснуть только что приобретенными знаниями. Но я не успел даже рта раскрыть.
– Дядя Эй, смотри, как я штаны снимаю, – крикнула мне Аллочка.
Я, не раздеваясь, выглянул из прихожей в комнату. Около большого кресла стояла мама Рита, а в кресле, запрокинувшись в акробатической позе на спину, лежала моя племянница и, двигая ногами в воздухе, каким-то ей одной известным способом довольно ловко и быстро сдернула штаны.