Пятьдесят лет назад я отошел от армейских дел, чтобы продолжить обучение. Когда летел Гагарин, я работал над своей диссертацией о стыковке космических аппаратов на орбите. Это лучшее, что я мог сделать: перейти от изучения перехвата боевых самолетов к вопросам сближения спутников на орбите. На самом деле это очень похожие процессы. Сейчас, конечно, все эти расчеты по большей части выполняют компьютеры.
Вопрос: Можете вспомнить полет Гагарина? Как Вы отреагировали на новости в газетах и по телевидению о том, что человек вышел в космическое пространство? Что Вы ощутили?
Олдрин: Я знал, что существовала американская программа подготовки астронавтов, что она началась, и я прочел в журнале о наборе семи астронавтов в программу «Меркурий» в 1959 году – они все были пилотами-испытателями. Я не был пилотом-испытателем, и мне казалось, что моей подготовки недостаточно. Я постарался попасть во второй набор астронавтов в 1962 году, и хотя меня не отобрали, я хотел, чтобы в NASA знали, чем я занимаюсь в MIT. К счастью, в 1963 году требования изменили и меня выбрали в третью группу из 14 астронавтов.
Вопрос: Вы узнали о полете Гагарина из газет? Вы помните это? Ассоциировали ли Вы этот полет с холодной войной?
Олдрин: Так уж совпало, что 12 апреля – день рождения моего отца. Так что я был в довольно хорошем настроении, я тогда находился в MIT. Полет Гагарина не был таким уж шоком, все этого ждали. Почему Америка выбрала семь астронавтов для «Меркурия»? Да потому, что мы, конечно, ожидали подобных достижений от страны, которая запустила первый спутник, послала собаку в космос и сфотографировала обратную сторону Луны.
Конечно, СССР заметно опережал Америку, и мы понимали, что советский человек вполне может выйти на земную орбиту в апреле (незадолго до суборбитального полета Алана Шепарда). И потом Джон Гленн наконец-то вышел на орбиту в феврале 1962 года, почти десять месяцев спустя.
Так что да, было понятно, кто лидирует. Но тогда вообще все происходило быстро – гораздо быстрее, чем сейчас. Сейчас все растягивается во времени, темпы совсем не те. А нетерпеливая публика, конечно, хочет видеть все и сразу.
В то время на наших глазах одна за другой происходили потрясающие вещи. Мы совершили бросок к Луне, а затем появились очень дорогие космические аппараты, которые можно было использовать повторно. Но космическая станция, которую мы построили, заняла очень много времени и потребовала куда больших расходов, чем мы рассчитывали. Тогда все несколько замедлилось. Конструкторы рассчитывали, что шаттлы будут летать сорок–пятьдесят раз за год. А на деле они летали самое большее девять раз, а обычно – пять или шесть.
Вопрос: Знали ли Вы тогда о советской лунной программе?
Олдрин: Конечно. Леонов был бы командиром в команде с Гагариным и Владимиром Комаровым. Наверное, полет так и не состоялся потому, что инженер Сергей Королёв умер, Гагарин умер и Комаров умер. Почти все люди, которые отвечали за эту миссию, умерли в один год. И для СССР это был тяжелый удар.
Вопрос: В 1966 году?
Олдрин: В 1966 и 1967 годах. Эти два года оказались критическими. Вот что на самом деле убило советский космический потенциал. Но все еще оставался Леонов.
Вопрос: Да, Леонов и сейчас с нами[2]. Он похож на Вас – так же полон энергии. Как Вы считаете, состоится ли полет на Марс в ближайшие 20 или 30 лет? Когда можно этого ожидать?
Олдрин: Пару лет назад я начал составлять список того, что нам необходимо – в первую очередь, я говорю про требования к космическому аппарату. Нам нужен корабль, способный преодолевать большие расстояния, то есть мощный двигатель. Команда должна быть готова подвергаться облучению, жить и тренироваться в тесных помещениях корабля на протяжении года или двух лет. Нам нужно оборудование, нужна система жизнеобеспечения – чтобы лететь так далеко, нужно множество вещей: кислород, вода, питание, защита от радиации.