Выбрать главу

По спине моей поползли мурашки. А если они уже ждут меня? Все узнали и ждут?

Нет, тогда не стоит идти в казарму! Не стоит!

Надо идти куда-нибудь... И спрятаться... И пусть-ка найдут! Они все инкогнито. И я буду жить инкогнито. Убегу. Спрячусь. Не найдут. А то замордуют и заставят во всем признаться. А в чем признаваться? Но они скажут: вы давно спелись и потому молчите, не раскрываетесь!

Я шел около штаба дивизии. Вдруг меня кто-то окликнул. Старшина Кравцов! Он был до этого близок. Мы с ним проворачивали дело по защите этого писаря-шпиона. Кравцов был всегда мягок, у него круглое добродушное лицо всегда по-бабьи жалостливое. Он тогда страдальчески выставлял свое это лицо, когда на только что отшумевшем собрании остались одни члены бюро, которым поручили составить все документы и сказал:

- А шут с ними! Пусть выгоняют! Дослужим и в части!

- Чего это ты решил, что выгонят? - спросил кто-то.

- Так в омут лезем. Закроют все выходы потом. И все закроют.

- Что - все? - опять последовал вопрос.

- Все... И институт, и продвижение по службе...

Он тогда уже знал все. Я же был романтик. Я пер напропалую. А он шел в омут. Кравцов был лучше меня. Сильнее меня. И теперь он был лучше меня, потому что, испугавшись, наконец, я не представлял бы, как мог в таком положении его пригласить к себе. А старшина Кравцов взял меня за плечо дружески, при свете лампочки его лицо было сегодня суровым, губы сжались:

- Идем ко мне!

- Зачем? - поначалу не понял я.

- Скажем... в случае чего... Комсомольские дела приводим в порядок.

- Зачем? - Я непонимающе все глядел на него.

- Так надо... Так мой начальник сказал.

Начальником у него был полковник Матвеев. Наш начальник политотдела. Я запомнил однажды его на стрельбище, когда получил уже офицерские погоны и был срочно из редакции вызван на стрельбище. Матвеев стрелял с обеих рук. Стрелял в две мишени. В одной из пятидесяти было сорок два очка, в другой - сорок три. Его потом, когда я уже учился в Ленинграде, обвинили в многоженстве. Хотя у него была одна жена. Может, были другие женщины. И, может, та, которая написала в политуправление округа, претендовала на его любовь, но, говорят, он тут был ни при чем.

Мы зашли в уютный кабинет, хорошо обставленный небольшими картинками патриотического характера ("Переход Суворова через Альпы", "Полтавская битва" и еще что-то), и стали копаться в бумагах.

- Ты побудь тут, - сказал через некоторое время Кравцов, - я сбегаю в туалет. Чаю надулся сегодня...

Мне уже давно жгла боковой карман бумажка, которую передал полковник Шмаринов. Лишь только старшина вышел, я сразу достал ее.

"Дорогой мальчик, зеленый огурчик! - читал я с бешено колотящимся сердцем, ибо эта записка пахла теми же духами, от которых у меня кружилась голова. - Я пишу тебе наспех, и ты, умненький стилист, не ищи моих ошибок. Я передаю эту записку, верю в это, с надежным человеком. Прочтешь - сразу уничтожь ее. Ж-ский вверг тебя в опасность. Как огородиться тебе? Я имею в виду - огородиться от этой опасности? Не знаю, не знаю... За все то, что вы пережили с Ж-ским, не прощается. Тебе надо впредь - и долго! - не высовываться и жить с оглядкой. Больше идти на компромиссы. Не разобъешь, мой мальчик, лбом эту каменную стену! Я пыталась. И что из этого вышло?

Не надо тебе пояснять, в каком я положении. Ты умненький. Сам догадаешься. Я жена сбежавшего к врагу человека. Что мне делать - покажет время. Но я не сдамся. Я хочу жить.

Передай Ж-скому, мой мальчик, что... не получилось! Не вышло! Так, значит, тому и быть!

Прощай, мой зеленый огурчик!

ЛЕНА".

Кравцов глядел на меня с порога. Его бабье широкое лицо выражало любезность и одновременно тревогу. Он не спросил меня, что это я так внимательно читаю. Не спросил и тогда, когда я стал прятать записку в боковой карман.

- Я, пожалуй, пойду! - сказал я.

- Ага.

- Ну пока?

- Пока.

- Саша, спасибо тебе за все, - сказал я. - И за то... Ну с этим... И...

- Я бы тебе не советовал сейчас идти... Хотя... Не знаю, не знаю! Тоже - чего сидим? Чего? Еще и в штабе? Нашлись стратеги...

- Верно. Прощай.

- С Богом.

Я поглядел на него с недоумением. Мы тогда так и говорили.

...Я знал, где найду Железновского. Я пришел как раз вовремя. Он укладывал чемоданы.

- Видишь, уезжаю, - сказал Железновский спокойно и тихо.

- Вижу. Мне нужно дело Шугова, Игорь.

- А еще тебе ничего не нужно? Может, тебе дать данные о моем новом шефе?

Он отложил в сторону чемодан и неожиданно сказал:

- Впрочем, пока здесь - успеешь?

- Успею.

Железновский с дна чемодана вытащил толстую папку, взял из нее самую тонкую папку и подал мне.

- Только не понимаю, зачем тебе?

Я взял папку под мышку и стал доставать из бокового кармана записку.

- Возьми. Тут и о тебе.

Железновский, удивленно глядя на меня, взял записку, развернул, долго читал, потом сел на табуретку.

- Спасибо. Я Лену люблю. Ты проницательный парень. Давно усек, что к чему. - Он, наверное, не помнил, что говорил в пьянке о любви к ней.

- Да, я догадался давно, - схитрил, будто никогда у нас не было разговора о Лене. Еще тогда догадался. Пойти со мной и потанцевать - это одно, а пойти и быть любимой... - Я не сказал опять ему о палатке, о недавних его словах о Лене. Он - что? Он не помнит, что говорит?

- Ты думаешь, что она меня любит? Нет, нет! Эта каша у Шугова из-за нее. Только из-за нее! Она никого не может любить. Только играет.

- И ты говоришь, что любишь ее? - не выдержал я нашей игры.

- Люблю, - стал ерничать он. - Но уже не так. Любить, когда она жена коменданта, - это одно, - засмеялся он, - а любить, когда она жена врага народа - совсем другое. Ты разве это не ощущаешь? - Теперь мне уже не казалось, что он передо мной не хочет себя связывать с ней.

- Что-то есть. Но что-то и тянет. - Я тоже решил ему подыграть.

- Видишь! А я - серьезно говорю... Хотя... Серьезно многие говорят... В том числе и я. - Железновский саркастически ухмыльнулся. - Ну - читай, читай! А то не успеешь. За мной вот-вот придет машина... - И неожиданно одарил: - Ты теперь уже за себя не бойся.

- Так у вас? Обещание - так твердое?

- Так, так! - отмахнулся от меня Железновский.

Я долго помнил наизусть, знал потом жизнь предателя Родины полковника Шугова Павла Афанасьевича. Потому что всегда было надо сопоставлять эту жизнь с жизнью Елены Мещерской. Как складывается она, жизнь, рядом с ней? Почему так, а не по-другому? Любовь вначале. Идет в них, идет рядом. Любовью дышат двое. И постепенно, как из прохудившегося мешка, высыпается золотая россыпь любви. И вот уже нет этой россыпи, одна пустая мешковина...

Он, Шугов, родился...

Я жадно вчитывался в листки, которые аккуратно были подшиты один к одному, пронумерованы и прошнурованы, и составляли папочку, заведенную на человека, дослужившегося до полковника и сменившего мундир свой на заграничный костюм.

Рождение... Так... Это обычно... Место рождения? Это тоже обычно. Тысячи людей рождаются в деревнях, ходят потом в школу, хорошо учатся. Они обгоняют друг друга в учебе. Но так распорядилась директор школы, некая Анна Ивановна Синюхина. Она настояла на том, чтобы самое почетное звание первого ученика было отдано не Шугову, а Елене Мещерской. Правда, принята в школу недавно; но - уважительная причина: отец ее не выбирает место жительства - этим ведает партия. Зиновия Борисовича Мещерского недавно единогласно избрали секретарем райкома партии; в районе этом и находится школа, где с успехом, оказывается, занимается Елена Мещерская - дочь секретаря райкома.