- А кто такая Павликова?
- Вы не знаете? Это вдова начальника заставы, где перешел границу ваш зять.
- Меня волнует только зять, - жестко сказал Мещерский. - И то он здесь! - Приложил руку к сердцу. - Только здесь.
- А меня волнует и Павликова, и мама замполита заставы, и все солдаты, и все сержанты, которые теперь тянут лямку в тюряге! - крикнул я.
- Хорошо, что же вы кричите? Вы хотите, чтобы я уточнил, где Железновский? И даст ли он вам материалы еще и про Павликову? Я не знаю, не знаю... И не хочу знать... А уточнить... Я завтра вам сообщу. Где вы остановились?
Я назвал, где остановился.
- Я узнаю ваш телефон.
- Зачем? Я вам его назову. - И дал ему номер телефона. После того, как я выступил несколько раз в центральной прессе, меня стали селить в хороших номерах, как правило, с городскими телефонами.
На следующий день, ранним поездом, я выехал в Ленинград. Я давно мечтал побывать там. А тут случай. Когда я позвонил Мещерскому сам, не дождавшись его звонка, он извинился и заверил, что только-только собирался со мной связаться, однако дела не позволили ему сделать этого.
- Вы поезжайте к Игорю. У него действительно для вас кое-что имеется.
- В каком смысле? Я ведь тоже мотался без отпуска два года. Не хочется ехать вхолостую. Может, и ждать придется. А надо заехать домой.
- Но он в самом деле звонил моей дочери. И просил, узнав, что вы в городе, к нему приехать. Железновский не может принять вас в Москве, потому что действительно останется надолго в Ленинграде. Тут Лена была точна.
Итак, я поехал в Ленинград. Железновский встретил меня на вокзале ему позвонил Зиновий Борисович.
- Знаешь, я тебе снял номер. Не в моей гостинице. Так будет лучше.
Я согласился. А что, собственно, изменилось бы? Полковнику не хотелось показывать меня своим. Когда-то на танцах я оделся в гражданский костюм и выглядел, надо сказать, комично. Особенно дурацки выпирал мой галстук. Мы завязывали его с начальником типографии Толей Алябьевым вроде умело, но узел не получился, все было смешно, однако мне казалось, что выгляжу я шикарно: до армии у меня не было ни одного костюма, ходил я в рванье.
Тут же, на вокзале, я предстал перед новоиспеченным полковником этаким щеголем. На мне была тройка, через плечо перекинут самый дорогой на то время фотоаппарат. И полковник одет с иголочки. Железновский был, правда, утомлен, лицо как-то сжалось, появилась залысина и поседели виски.
Мы наняли такси, он сказал водителю куда ехать. И через полчаса я уже разместился.
- Я тебя оставлю до вечера. - Железновский подошел вплотную ко мне, долго оглядывал. - Пижон! Хвалю.
- Ты чего-то хотел. Почему позвал меня?
- Соскучился. Веришь?
- Нет. Говори. А то закрутишься и вечером не приедешь. Как сказала мать Лены, ты работаешь в основном по вечерам.
- А ты? Газетчики тоже ведь работают по вечерам.
- По ночам и по вечерам. У нас ненормированный рабочий день.
- И у нас тоже. Но вечером я приду.
- Когда? Скажи, чтобы я не был привязан. Я хочу побродить по городу. Представляешь, мою дыру и это царство красоты!
- Не представляю. Как тебя угораздило там остаться?
- Игорь, меня не спрашивали. Прилепили одну маленькую звездочку, оставили на той же должности, с тем же трусливым редактором. И что бы я мог сделать?
- А я, видишь, отхватил... Перепрыгнул через большую. Сразу полковника. - Железновский кисло усмехнулся. - Ладно, все-таки до вечера!
В этот вечер он не пришел. Мы договорились, что я буду ждать его после восьми. Я сидел в номере и просматривал все свежие газеты, которые купил в местных киосках. По этим газетам я понял, чем занимается полковник Железновский. В них сообщалось об очередном каком-то заговоре ленинградской интеллигенции. Где-то разоблачены инженеры Петухов, Васильев и Бернштейн. Они хотели продать какие-то изобретения, и в последнюю минуту их поймали за руку рабочие завода. В газетах этих рабочих широко представляли. Многие из них прошли войну, громили немецко-фашистских захватчиков: они, эти люди, не могут жить в одной дружной семье с предателями и врагами народа, спекулирующими общим богатым достоянием изобретениями, так нужными заводу.
Я ждал звонка на второй день. Звонка не было. Не было Железновского и на третий, и на четвертый день.
Мне ничего не оставалось делать, как взять обратный билет. Вечером я должен был уезжать, поначалу в Москву, потом оттуда я помчусь в свою милую Среднюю Азию, где меня всегда ждут мама и братишки. Хватит всего этого для меня. От здешних тайн уже тошнит!
Мне оставалось всего два часа. На вокзал я мог доехать на трамвае всего несколько остановок.
Я уже собрался и хотел уходить. Лучше приду пораньше, похожу по вокзалу. Люблю отъезжающий, суетящийся, шумливый народ: сколько потешного и человечески теплого в провожаниях, встречах!
Только взялся за чемодан - звонок. Я мог и не отгадывать. Товарищ полковник!
- Слушай, - не поздоровался Железновский, как она с тобой говорила?
- Что значит как? - взбесился я. - Ты извинись вначале, что вызвал меня сюда и морочил голову.
- Слушай ты, младшой! Я тебя могу вызвать повесткой! И спросить: что ты копаешься в дерьме? Разве я не предупреждал тебя, чтобы ты не копался?
- Это точно, предупреждал! Я это всегда помню.
- Тогда, почему ты копаешься? Почему спрашиваешь, нюхаешь?
- Кого я спрашивал? И кого я нюхал?
- Ты ходишь вокруг пограничников! Ты им слагаешь и поешь песни! А нам... Нам ты отказываешь в честности, порядочности! Они все у тебя не виноваты. А мы, те, что выполняли свой воинский долг, негодяи!
- Я это не говорил ни Мещерскому, ни его жене, ни его дочери.
- Ох, какой точный! Ты кое-чему научился! Называешь фамилии!
- Не кривляйся. Я все равно не пойму тебя и твоей этой хохмочки. Вызвать, а потом облаять! Ну спасибо...
- Да пошел ты!.. Впрочем, загляни в свой портфель... Загляни!
- Пьяная рожа! - крикнул я. - Сам пошел! Чтобы ты больше никогда не звал меня к себе! Понял?
- Дурак, младшой! Зря тебе звание дали. Старшиной ты был умнее.
Я нажал на телефонный рычажок, медленно оглянулся. Что-то не так, что-то не так! Это - не Железновский. Это - клоун. Это ему так надо сделать, так надо сделать! Телефон прослушивается. И я, следовательно, прослушиваюсь. Это ясно. Это результат письма, которое я отправил за своей подписью в ЦК. Это потому, что в письме идет речь о вдове начальника заставы Павликовой. Это еще, может, связано с...
Я на цыпочках, вроде это мне поможет, вышел в коридор гостиницы. Сдавать номер я не буду, - твердил себе. - Это, это...
...Уже в вагоне, необыкновенно безлюдном, тихом и спокойном, я полез на дно своего портфеля: там лежал конверт, хорошо заклееный и бечевкой связанный. На конверте стояла моя фамилия. Кто-то стукнул в дверь. Я быстро спрятал конверт, сел прямо и сказал:
- Войдите!
Вошла девушка. Оказывается, ее место рядом с моим. Ну что ж! Я глядел на ее милые ножки, на смазливое личико: неужели она будет следить за мной? Меня уже ведь не раз предупреждали: брось этих своих пограничников! Не лезь в такие дела!
Плевать на эту девочку! Плевать на всех вас!
Я достал конверт и распечатал его. Девчонки не было, она пошла переодеваться. Размашистым почерком Игоря Железновского мне сообщалось о судьбе Соломии Зудько. Приговорена к расстрелу! Приговорены к расстрелу и семь железнодорожников моей маленькой станции.
"Как ты скушаешь все это? Напишешь ли? Или промолчишь в тряпочку?"
Железновский издевался еще надо мной! Он знал, что я написал в ЦК и о Соломии Яковлевне Зудько, и о ее муже, разжалованном майоре Соловьеве, и о семи железнодорожниках, которые никогда ни в чем не подозревались и прошли по делу Зудько.
"Нет, нет, нет! - закричал я. - Не может этого быть! Они же ничего не сделали! Это подтвердил и полковник Шмаринов. Зачем же так?"
Поезд мчался с такой скоростью, будто хотел обогнать все мои печальные догадки. Ты, Железновский, получил полковника. Не за это ли? За Зудько? Ну сознавайся? Ты поэтому и не пришел? Ты не знал, вызывая меня, что мое письмо находится уже в ЦК. Вдруг кто-то сказал. Или сам узнал. И тогда не захотел со мной встречаться. Ты думал, что мы просто поболтаем о женщине, которую любили, которая и теперь для нас небезразлична? Но оказалось: я этот год копался в дерьме, как ты говоришь. И кое-что раскопал. Тебе это не слишком понравилось, правда, товарищ полковник? И что осталось тебе - напиться и выдать мне по телефону? Чтобы и свои слышали. И сказали: у тебя нет любимчиков, друзей. У тебя главное работа, работа, работа. Работа там, работа - тут. Тут у тебя много вечерней работы. Очень много, некогда расслабиться, некогда отдохнуть...