- Писать буду я за вас. Если вы, конечно, не против.
- Ха! Не против! Да с великим удовольствием! Что бы мы тогда сидели с тобой? Ты вон как размахиваешься в газетах, на целые полосы!
- Но вам придется со мной посидеть немало вечеров. Главное, подобрать материал.
- Да материалу - завались. Вся жизнь моя была на виду у народа. Я это не скрываю.
- А чего вам скрывать! Вас хотел кое-кто лягнуть, сам получил!
- Ты имеешь в виду этого кукурузника, что ли? Никитку? Да дурачок! И не только дурачок. Преступник! Он Сталина закопал. А можно ли было так? Постепенно! Постепенно. Постепенно. А то - трах, бах! Нате вам! На весь мир. В позор втолкнул главное - чекистов. Слава Богу, мы есть, низовые. Мы никогда в это не верили. И никогда этому кукурузнику не простим.
Ковалев насторожился, прямо зыркнул на меня, когда я сказал о документах, которые мне бы понадобились. Но я сразу его успокоил: не беру же сразу их, с собой! Это мы будем делать за беседой, смотреть, что выгодно в книге показать, что не стоит показывать.
- Конечно, так и будем, - сказал Ковалев, уже генеральским голосом. Иначе-то выйдет, как у этого кукурузника.
- Мы этого не допустим. Статья о вас должна быть самой сильной, главной.
Он помолчал, потом, смерив меня таким ироническим взглядом, сказал:
- Не пойму я тебя! То ли ты насмехаешься, то ли у тебя такой стиль уговорить человека.
- Да со всеми разумными людьми я так и говорю. Ну а как же иначе?
- Ладно, ты не обижайся. Книжку делать, понимаю, сложно... А ты чего хотел опять встречаться с Мещерскими?
Вопрос не застал меня врасплох. Я подготовлен был к нему Шаруйко.
- Я и не собирался с ними встречаться, - сказал я, как можно равнодушнее. - Однажды я с ними, правда, встречался. Это когда писал о том, чтобы сержантов заставы реабилитировали. Вышло неловко, недовольны были они. Хотя говорили же о том, о чем я написал.
- Ну ты связался с евреями!
В прошлый раз Ковалев мне так же примерно сказал. Постоянен, не отступает от своих убеждений.
Мы, уже спокойнее, опять вернулись к будущей книге. И он уже мне, кажется, верил. Я теперь был умней, не настораживал его своей лестью. "Нет, - думал я, - лесть тут не подходит. Тут нужен другой метод".
Я думал, как его расколоть. Я должен его расколоть!
Во что бы то ни стало должен добраться до сути.
...Я пришел вскоре на дачу Мещерских. Там нашел Павликову. Нельзя сказать, постаревшую и подурневшую от всего того, что пришлось ей пережить. Это была просто сорокалетняя женщина, как многие работающие предостаточно и тяжело. Она управлялась на даче Мещерских во многих должностях: уборщицы, поварихи, садовника, огородника... Но, как я понял, и платили ей немало. Во всяком случае, живя в отдельном домике-времянке в глубине дачи, она имела приличную обстановку, неплохую кухню и сравнительно хорошую одежду. Я попал на обед. Детей за широким столом из дуба было четверо. От одиннадцати до пятнадцати лет. Все они, когда я вошел, встали. Или приучили их так в школе, или тут Мещерские заставляют вставать, когда приходят.
Меня посадили за стол, и я не сопротивлялся, время было обеденное. После кофе Ковалева и поесть не мешало.
Павликова налила мне тарелку красного наваристого борща и положила, как всем, кусок мяса. Она пододвинула ко мне горчицу, соль, перечницу.
- Добавляйте на свой вкус, если что у меня не так.
Но все было и так вкусно.
Я не спеша ел. И семья ела не спеша.
- Одного не хватает, - сказала Павликова. - Уже взрослый. В ПТУ учится. Саша наш.
Дети посмотрели на мать, удивляясь, чего это она рассказывает мне о Саше? Они, видно, привыкли не отчитываться перед другими.
- Я его помню, - стал вспоминать. - Мы его тогда посадили с шофером.
- Да. Клеенки не хватило, чтобы хорошо закутать. Эти были маленькие, а на него требовалось клеенки порядочно.
Мы потом, пока не ушли дети, молчали. Как только хлопнула калитка, и веселый детский гам послышался в той стороне, куда они направились, Павликова, изучающе глядя на меня, спросила:
- Вы так приехали ко мне? Или по какому делу?
Я поблагодарил за обед и уклонился вначале от ответа.
- Нет, вы все же скажите? А то я беспокоюсь.
- А чего вам беспокоиться?
- Понравится ли все это моим хозяевам.
- Старым? Или Елене Зиновьевне?
- Скорее, старшим. Она-то... Она ничего не скажет. Но она не хозяйка здесь.
- Но живет-то здесь она?
- Нет, родители это понимают, не мешают ей. Но со мной они говорят как хозяева.
Я присел на стул бочком и, сам не знаю как, спросил:
- Скажите, как по-вашему, почему полковник Шугов перешел именно на участке границы заставы, которой командовал ваш муж?
Она не растерялась, медленно вытерла стул, села напротив меня.
- Вы садитесь удобней, - сказала поначалу. - Чего вы так бочком? Вроде - порх и улетели?.. Почему перешел именно у нас? А вы не догадались?
- Я только теперь догадываюсь.
- Ну и что вы надумали в своей догадке?
- Я думаю, в другом месте он бы и не перешел.
- Может, и так. Потому и снесла я все легче, что ли, если уж говорить откровенно. Я слышала от Лены, чем вы занимаетесь. Слышала, как за сержантов писали... Только сразу охлажу вас от головокружения. Если вы думаете, что одни вы воевали за справедливость, то о том забудьте. Я сотни людей вам в пример приведу... Уж говорить, так говорить! Вся рать пограничная поднялась на их защиту... Шугов - Шуговым. А честь других... Нет, честь не замай! Такой есть русское слово. Хорошее слово.
Я сказал, что никогда себе не приписывал лавры освободителя. Да это мне и ни к чему. Мне своего хватает.
- Сотни людей тогда не смирились. Жив был этот изверг Берия. Не юлили, на эшафот шли ради справедливости. Наделал, конечно, Шугов дел!
Я вспомнил, как она сидела на чемоданах, когда я приезжал на границу после побега Шугова. Я пытался увидеть ее лицо из того времени. Нет, на нем не было слез. Она тогда еще не знала, что муж в чем-то виноват? Хотя бы в том, что Шугов пришел именно на его участок. Павликов доверился полковнику.
- Мы дружили, - будто улавливая, о чем я думаю, заговорила она снова. - И я догадывалась, что на Павла Афанасьевича поставлены капканы. Теперь говорят: он в училище что-то такое сделал! А я думаю о другом. Сделал он не то, когда женился на Леночке. Такие красивые должны быть в гражданке, а не в форме.
- А почему вы догадывались, что на него были расставлены капканы? Неужели в то время вам было что-то известно?
- А Лена? Или она не рассказывала? Она рассказывала мне обо всех, кто за ней бегал. Мне поначалу-то завидно было. Думаю, зовут тут тетенькой, комендантшей... Я-то на заставе правила порой, как у Пушкина в "Капитанской дочке". Мне что? Сапоги кирзовые на ноги и бегаю, порядок навожу. А Леночка... Когда она рассказала мне о генерале, я подумала, как он ведет себя, так это будет ее ошибкой, если она вовремя не оттолкнется! Так и вышло.
- Вы говорите о генерале, к которому она теперь ездит?
- Да. Вы скажете: я ошиблась, видите, он не забыл Леночку! Но это же чудовищно. По судьбам прошагал и захватил женщину.
Я стал оправдывать генерала. Если бы Леночка не захотела, она бы не пошла.
- Я с пятерыми была и, как сучка, готова была распластаться тогда... Чтобы вместе, за другими не поплентаться!
Она вставила украинское слово.
Я увидел ее в том времени опять.
А что? Не нашлось бы и на нее?
- Ужасно, я вижу когда его... Я все вспоминаю. Как Шугов к нам прибежал. Как была или не была! Может, он тогда Лену-то спас! Он знал, Шугов, она выкрутится без него тут. Так ведь и вышло. А с ним... Загремели бы.
- Я об этом уже слышал... Но вы теперь сказали: когда видите его... Он сюда приезжает?
- Очень редко. И то, когда меня не бывает. Он кое-что помнит... Не в свою пользу... А приезжает... Видимо, ему кто-то звонит.