- Ладно, - сказал Железновский, - идем посидим на улице.
Мы сели с ним, он закурил, поглядел на меня, на папиросу - он всегда курил папиросы - и стал говорить. Он знает, что нынешний председатель парламентской комиссии по передаче и приему архивов КПСС и КГБ СССР, а также его заместитель обратились с письмом к Президенту России. Что сейчас происходит с архивами?
- Если ты живешь не в вакууме, - оглядел меня Железновский и пыхнул в мою сторону струйку дыма, - ты знаешь из печати, телевидения о фактах пропажи - а точнее продажи - документов из этих архивов сволочным зарубежным организациям.
- Следовательно, бывший полковник пограничных войск, ныне крупный разведчик Шугов Павел Афанасьевич... - Я перестал думать о Шаруйко, который будет моим другом, но выполнит приказ. Я уже внимательно слушал Железновского.
- Ты на правильном пути. - Услышал его жугкащий голос. - Контора Шугова закупила уже порядочно документов. Сам он оказался оборотистым малым. К примеру, он с помощью своих агентов, которые разъезжают ныне по бывшему СССР как по собственной стране, нашел в Пятигорске двух старичков, братьев Кабановых. В свое время эти братья обогатили музей местного значения воспоминаниями о том, как убивали царскую семью...
- Погоди, - перебил я Железновского, - что-то я читал в газетах о парламентской комиссии.
- Ты не мог там прочесть о главном. Там сказано, что ни парламентская комиссия, ни Комитет по делам архивов никогда не рассматривали и не давали санкции на сделки подобного рода. - Железновский скривил губы в той своей улыбке, когда презирают все и вся, и добавил: - Они считают, что архивы память народа, бесценное национальное достояние. Они-де не могут быть предметом торга.
- Ты не согласен?
- Согласен. Но как же это случилось? Ты мне можешь, писака, ответить? Санкций на сделки не было, а архивов некоторых тоже не оказалось. И еще... Я хорошо знаю, что в тот день, когда письмо было передано - я имею в виду письмо председателя парламентской комиссии и его заместителя - в руки Президента, эта парламентская комиссия обсуждала проект решения "Об архивах КГБ". Там точно и конкретно определено, что изымается из секретных архивов. Это я для тебя говорю.
- Поздновато же оно разработано.
- Гордишься, что копался в архивах? И кое-что нашел?
- Ты не оговорился... Нашел даже твои записочки. Нашел немало и другого взрывоопасного материала.
- Все станет известно, - пошамкал он губами. - Все. И о нас, например, все будет сказано. Потому что архивные материалы центрального и местных органов безопасности всего-то хранятся со сроком давности пятнадцать лет.
- А почему вам - привилегия? Это максимальный срок для любого министерства и ведомства страны, после чего архивы сдаются на государственное хранение.
- Ты и это знаешь? Тогда чего же придуриваешься?
- Я знаю также и о том, что... В общем знаю об исключениях.
Железновский отвернулся:
- Самое страшное, все, что связано с действующей оперативно-агентурной системой, остается у ведомства лишь тридцать лет.
Я вокруг него забегал:
- Тогда - помоги. Тридцать лет уже прошло с тех пор!
Железновский саркастически ухмыльнулся:
- Иди к Ковалеву. И к Мещерскому.
Я недоуменно уставился на него.
- Чего смотришь, как баран на красные ворота? Ты чего - не знаешь, что и Ковалев, и Мещерский работают ныне и в архивах? Причем не последние у них должности, главные.
Я плюхнулся на скамейку рядом с ним.
- Как же я не знал этого? Ведь работаю с Ковалевым!
- Учись держать язык за зубами. Учись у него этому!
Почти на цыпочках идя сам, Мещерский, на ходу набрасывая на себя летнее пальто ("Зябко, зябко!" - зашептал только губами), уводил меня из домашнего кабинета на гремящую машинами, троллейбусами и всякой городской всячиной улицу.
Мы остановились в одном из гадких кафе на Савеловской, заказали костный бульон, и он, не дотронувшись до тарелки, шептал:
- Зачем вы пришли? Что вы хотите мне опять сказать?
- Мне сказал Железновский, что вы работаете теперь в архиве. Помогите мне.
- В чем? Игорь вам не говорил, какие строгие и теперь у нас правила? Что забирается целиком и полностью и, следовательно, хранится прочно?
- Я не знаю - что? Это вы знаете.
- Ну, к примеру, фильтрационно-проверочные дела на граждан, бывших в плену. Забираются все трофейные материалы. Забираются архивно-следственные дела. Как же вы надеетесь со мной работать? Это же вам нужны архивно-следственные дела.
- Но, может, они подпадают под статью жертв политических репрессий? Это же сейчас, по-моему, легко можно объяснить.
- Мне можно объяснить. Эти ваши жертвы политических репрессий бывшие сотрудники органов безопасности. Их личные дела хранятся со сроком тридцать и более лет. Как же я возьму их для вас? Да еще на вынос!
- Зачем мне все это знать? Ведь у меня конкретная просьба.
- Видите, вы какой! Я вам обстановку общую рисую, а вы о частностях.
- Шугову, выходит, давать архивные документы вы не боитесь? А мне, желающему познать истину, отказываете?
Мещерский побледнел:
- Кто вам сказал, что я даю из архива документы Шугову? Кто придумал эту наглую ложь?
- Конечно, не я сам, - спокойно отреагировал я.
- А кто? Скажите мне. Иначе я немедленно уйду.
- Какая разница, кто сказал? Если некоторые документы в распоряжении Шугова, то...
- Сейчас не то время - угрожать мне за то, что я поддерживаю связи со своим бывшим зятем.
- Я вам не угрожаю. Я просто хочу реабилитировать многих людей, которые невинно пострадали после ухода Шугова за границу.
- Если бы вы были объективны!.. Впрочем, если вы настаиваете, я дам первый документ. Если вы что-то поймете, тогда поговорим... Только, только... Скажите откровенно, вы верите в слухи о "зомби"?
Я промолчал. Мещерский долго изучал мое лицо, я был непроницаем. Он отставил свою тарелку и маленькими шажками двинулся из кафе. Так вот почему он не захотел говорить дома, а привел сюда! Он боится Ковалева. Он считает его - "зомби"? На ходу Мещерский бросил мне:
- В четверг, рядом с этим кафе. В восемнадцать ноль-ноль. Значит, вечером.
После него я бросился вновь к Железновскому. Я нашел его слегка выпившим в его холостяцкой квартире. Она у него была двухкомнатная, кто-то здесь, видимо, убирал - в принципе чисто и, как всегда, когда человек холостякует, пьет, пусть и в меру, непременно курит, - с особым духом, затхло-стоящем везде: и на кухне, и тут, где кровать, и там, где письменный стол.
- Чего? Всего боится человечек?
Я кивнул головой.
- И ты в "зомби" не поверил? Прилетел ко мне за консультацией...
- А что же делать?
Железновский встал, пошел к буфету, достал бутылку вина, два бокала, принес это все в одной руке. Потом полазил в шкафу и вытащил какую-то папку с бумагами. Молча подошел опять к столу, бросил на него папку - на мой край стола, налил по полному бокалу, чокнулся со мной - я еще не взял свой бокал, и сказал сморщившись:
- Читай. И мотай на ус.
Потом я, много позже, обо всем том, что дал мне просмотреть Железновский, читал в одной из газет. Там, в газете, шла речь только о единичных случаях, а тут, у Железновского, фигурировали многие фамилии. Шла речь вот о чем:
а) неугодных работников ныне все чаще (имелись в виду работники КГБ) увольняют с диагнозом шизофрении;
б) в органах сегодня существует сверхвысокочастотный излучатель;
в) еще в 1963 году Военно-медицинская академия в Ленинграде набрала в число подопытных, заплатив при этом, студентов Ленинградского университета. Их в течение месяца облучали электромагнитными волнами СВЧ. Сеансы проводились в специальной комнате, обшитой свинцовыми плитами. Генератор, смонтированный в рефлекторе, диаметром 50 сантиметров, стоял в 4-5 метрах от испытуемого, который садился к нему спиной;