Я имел столько документов против Ковалева, что мог пойти вместо бывшего майора на убийство. "Смешно, - думал я, - возвращаясь из командировки, где впервые ни о чем не хотел писать, - смешно! Все страшно и смешно! Генерал Ковалев живет. Здравствует. И разве один он такой? Сколько их, которые вели дела фронтовиков, пограничников, слесарей, врачей... И как убить их за зло, которое они причинили тысячам, миллионам людей? Как сказать им, что они испортили жизнь, которая могла бы для человечества быть в качестве примера?
Поезд мчался обратно, к Москве, где я теперь на время устроился у своих родственников. Я ходил в гости к Шмаринову. Он переехал тоже в Москву, но навсегда. Я собирал материал и в его доме. И мчался к своим дорогим занятиям. И не знал, что подстерегает меня.
Никто бы и не придумал такое, что придумал он, Ковалев!
И я бы никогда не подумал, что придуманное будут осуществлять такие люди! Можно ли кому верить после всего этого?
Когда я возвратился из командировки, родственников моих дома не оказалось: укатили на дачу, хотя было еще холодно.
- Знаете, - сообщила мне соседка по квартире, еще не старая и уже не молодая особа, которую мои родственники звали Юлечкой Аврамовной, - к вам страшно пробивается некто Кривцов. Он обивал тут пороги и всякий день звонит и требует вас. А в сих апартаментах я одна. И он слышит лишь мой ответ.
- Кривцов? - остановился я в недоумении.
- Ну бывший ваш сослуживец. Вы с ним были, как он сказал, в комсомоле заправилами.
- Кравцов?!
- Да, верно, Кравцов. Он, однако, представился точно Кривцовым.
Я не понял ее мысли, она это увидела по моему выражению лица.
- Кравцов - это устойчиво, - стала рассуждать Юлечка Аврамовна. - А Кривцов - это значит неприятность.
Она подмигнула мне и скрылась в своей комнате. Я скривился, опять пожал плечами. Юлечка Аврамовна высунулась из-за двери:
- Не совсем приятный человек, - заметила она. - Поверьте моему впечатлению. Он куда-то торопится, хотя поезд его давно ушел.
Я зашел в комнату, которую мне выделили родственники, разделся и пошел мыться. Слышу, кто-то тарабанит по телефону. Юлечка Аврамовна что-то не особенно рассыпается в любезностях. Потом кричит, мне в ванную слышно: "Он приводит себя в порядок! Не буду же я тащить его, извините, из ванны!"
Когда я вышел из ванной, Юлечка Аврамовна упрекнула меня, будто это я звоню и ей надоедаю:
- Ваш Кривцов. Опять бомбил, словно задыхается в противогазе. Все куда-то спешит.
- Он оставил свой телефон?
- В том-то и дело, что такие телефонов не оставляют. Хотя могут сами позвонить среди ночи и поднять на ноги.
- Невзлюбили вы его. Бог велит прощать, - перевел я все в шутку.
Она пристально посмотрела на меня и снова скрылась в своей комнате.
Кравцов не заставил себя долго ждать. Затрезвонил телефон, я подошел и снял трубку. Когда меня узнали, поднялся восторженный вопль. Сколько лет, сколько зим! Ты чего таился? Ты чего молчал? Зазнался? Не хочет знаться!
Он вопил от души. Я не успевал вставить даже слова. Только заговорю, тут же перебивает. То сообщает, какая у него семья - дочь, жена и мама старая, ей уже девяносто лет, а еще командует в доме, то что делается, что делается!..
- Читаю, читаю! - орал опять. - Помнишь, как идиотика спасали? Ну того, кто записал в тетрадь характерные приметы генерала - командира дивизии, и полковника - начальника штаба? Ты тогда выступал солидно, мне очень, очень нравилось. Я потом в гражданке с тебя пример в комсомоле брал. Аргумент твой: говоришь, может, он писателем будет - прошел же! А сам уже тогда повесть строчил!
- Ладно, ты где? И зачем меня ищешь? - Какая-то тревога забилась и во мне - не только в соседке.
- Во-о! Сразу - зачем? И эта твоя зануда - соседка! Тоже: зачем? А у меня дело к тебе!
- Какое дело? - Я опять насторожился.
- Совместное дело. - Кравцов хохотнул. - Совместное предприятие. - И выложил напрямую: - Ты знаешь, у меня кое-какие материалы есть по делу пограничной заставы. Особенно по Шугову. Ты же, говорят, по капельке собираешь их. Говорят, уж гора у тебя этих документов.
Бог меня, видимо, наказал за доверчивость. Я пригласил Кравцова к себе. На его удачу, всегда штопором сидящая на своей жилплощади Юлечка Аврамовна в тот вечер "смоталась", как она говорит, "к старому любовничку, психиатру и сексопатологу", на свиданку. И я еще раз после того, как разбросали быстренько по столу закуску и выпивку, потерял бдительность, когда после двух рюмок Кравцову приспичило почему-то звонить.
- Ты знаешь, - шарахнул он по лбу своей мягкой, пухловатой ладонью (вообще он был рыхлым, как неутоптанный снег), - я вовсе забыл позвонить Зоеньке! Ой, ой, что будет!
- Кто такая - Зоенька? - Я наблюдал за ним, еще не чувствуя, что он играет.
- Да жена моя! Я же тогда ее привез оттуда! Она из ленинградских наших девчонок... Помнишь, к нам портнихи приехали в военторг? После техникума? Ты все забыл... Ой, разреши брякнуть?
- Да, пожалуйста, кто тебе не дает?
Вот тут я почувствовал фальшь. Он в коридоре говорил недолго. Так недолго не говорят с любимой женщиной. Я вышел в коридор сразу же, лишь что-то заподозрил. Он бросил трубку на рычажок и, собирая свои какие-то бумажки с общего столика квартиры в коммуналке, смотрел мимо меня.
Запихивая на ходу свои бумажки (оттуда он выудил телефон, точнее номер телефона. Неужели, - подумал я, - он забыл номер телефона собственной квартиры?) в задний карман брюк, он прошел мимо меня и занял не свое, а пустое место за столом. Я мельком глянул на него, он почему-то волновался. Я почувствовал тревогу. У меня всегда это предчувствие срабатывает.
Я остановился около телефонного аппарата. Кому позвонить?! Ага, понял! Я позвонил своему другу, заместителю главного редактора.
- Алло, - спросил я, после того, как я ему коротко сказал: "Я дома!".
- Не понял, - сказал он.
- Я дома! - мой голос просвистел. - Я дома!
- Погоди? Ну и что?
- Я дома! Дома! Позвонишь. Мы же договаривались!
Я бросил трубку и вернулся к Кравцову.
- Ты чего? Тоже звонил? - обеспокоенно спросил он.
Я беспечно кивнул головой.
- Договаривались с чудиком. Глушу его словесами: "Я дома, говорю!" А он - ну и что? Говорю: "Дома"... Опять: "Ну и что?" Понимаешь, все склеротики! Такая жизнь пошла... Обещал вечером привалить. Мы с ним книжку пишем об одном известном генерале!.. Вот жизнь!
- Да, это не та, что была у нас. Вот тогда в комсомольском бюро мы с тобой выкаблучивались! Не знаю, как перед тобой, а передо мной даже лейтенанты-комсомольцы на цырлах стояли!
- Да? А чего вдруг?
- А проштрафился? А выговорок? Ему же в партию вступать! Меня там все знали, как принципиального человека. Я жестокостью не обладал, но мог сказать нужное.
- Ты тогда меня спрятал, помнишь? Ведь тогда...
- Тогда ты с огнем играл, - уточнил Кравцов. - Тебя действительно жалко было. Ты тогда был зеленый, прямой, негнущийся. - У него была, оказывается, манера ехидничать.
Я поглядел на него, ткнул вилкой огурец. И тут услышал, как открывается наш дверной замок. Я приподнялся.
- Сидеть! - приказал Кравцов.
- Что?! - Я рванулся с места. - Кто там? - заорал.
- Это мы, татары. Сколько нас - раз!
В моих дверях стоял амбал, под два метра ростом, весь какой-то квадратный. Он был одет в джинсовку, модную, но чуть поношенную. Это я сразу увидел.
- Поговорим? - сказал амбал.
Он пропустил троих мальчиков, и они рассаживались за столом моим. Один нахально взял бутылку, налил рюмку, ткнул вилкой огурец, выпил и стал смачно жевать.
- О чем говорить? - спросил я амбала.
- О дяде Косте капитане, - сострил амбал и тоже потянулся к бутылке. - Не пропадать же добру! - Он налил полный фужер. - Буду в отключке, покосился на парня, который все дожевывал после рюмки огурец, - следи, чтобы не прибил.