Я наблюдал за ним. Он все качался в кресле редактора, рассказывал, что отобедал лишь чуточку, а потом занялся делами охраны. Я же должен понимать: все идет спонтанно, на быструю руку. Не дай Бог, что-то случится! Тогда действительно всем, всем... Тогда... Как этого большеголового чмура - к стенке!
- Почему ты так говоришь? Что, его уже - к стенке?!
Мне до боли стало жалко начальника заставы - это худенькое, бедненькое создание, невинно втесавшееся в разговор с начальством, стало уже жертвой? Но говорилось же только об отстранении от должности и разжаловании?
Я давно поднял голову от рукописи, которую должен был сдать в набор еще день тому назад: мой редактор совсем отключился, страх заполнил его душу.
- А я разве сказал, что к стенке? - заулыбался Железновский. - Тебе послышалось. Ты же отключен, читаешь.
- Послушай, все-таки ты серьезно говорил? - Я встал, подошел к нему. - Не мог же я ослышаться. Сперва ты сказал о разжаловании, а потом вдруг о стенке.
- А тебе это не все равно? - Он стал раскачиваться в кресле размашистее. - Чего ты так ерепенишься? Чего прыгаешь?
- Вы зачем меня брали? Почему?
- Людей не хватает, сударь. На безрыбьи и рак рыба. - Он издевался.
- Вот так, майор! "Давай дружить! У меня тут - никого-о!" А потом приходит и говорит: я пообедал, я отобедал... Лишь чуточку! А того-то чмура - к стенке!
- Чудак! Я знал, главное, что ты такой! Я и взял тебя - как летописца. - Железновский вдруг хихикнул. - Ну кто еще потом, по-отом расскажет человечеству, как меня, к примеру, забросило в этот вонючий край шакалов? Кто расскажет, кроме тебя, моему дорогому предку, как я, необузданный и чаще смиренный, живу сегодня, снова болтаю языком? И меня, бывшего подполковника, работающего на генеральской должности, допрашивает сопляк, который ко всему испортил мне однажды такой чудный танцевальный вечер? Он хочет знать о стенке! Но, мальчик, - держи и ты язык за зубами. Даже Шмаринов, который вроде любит тебя, не спасет от твоего языка и истерик! Даже он сморщился, наблюдая за тобой во время допросов. Ведь на твоей простецкой роже все было написано. Ах, как ты был против всего! Что-то появлялось у тебя и другое на роже! Может, мол, меня постеснялись не били? Заносит уже вас, мой друг!
- Ну говори еще, говори! Конечно, я - рожа! Я дергался, когда... Впрочем, я не знаю, как у вас бьют, не был у вас еще...
- Успокойся, даже если бы ты захотел - не били бы! Обычно стараются пешечки. Они и выбивают потроха, когда начальству не отвечают толково.
- Ты меня запугивать, что ли, пришел?
Железновский резко встал с кресла. Все же он был красив, этот Железновский. Он был строен, широкоплеч, высок ростом. Почему она пошла со мной, а не с ним? Что же он хочет теперь от меня? Он ее уже допросил? И что он ей в самом начале говорил? Позвольте, полная вы арестантка сегодня! Ваш муж - беглец. Мы все падаем с ног, улаживая его бегство. А что же вы? С кем - вы? Может, с такими неотесанными газетчиками, жалеющими все и вся? Тогда - отвечайте за все сразу.
Он догадался, о чем я думаю. И, стоя уже на выходе, в дверях, проговорил устало:
- Ладно! Пошел ты!.. Главное, чтобы ты знал, пока жива и здорова наша женщина... Ты о ней стал думать?.. Сразу после стенки?
- Ты еще и циник... Думается так, как не ожидаешь. Я действительно думал и о ней, и о нас.
- Мне бы сейчас твои заботы! Летописец ты летописец, найдешь ли ты когда-то все это сырье, которое варится, варится. И она, и он - тут. И мы - тут. И твой разлюбезный Шмаринов, который был дураком и останется таковым, тут...
- Не лезет в душу начальству, как ты? - укусил я.
Железновский смерил меня презрительным взглядом:
- Чучело ты. Человек и живет для карьеры. Он же, этот твой волейболист, ушел от такой могучей силы, от такой крыши! Ну и пусть хлебает свой жиденький супик! За что?! Ну за что?! Ведь все равно - все подпишет! Каждый листик, каждую телеграммку здешнюю! Праведник! А телеграммки-то, летописец! Такие телеграммки! Поглядел бы ты на них. Не стал бы и расспрашивать...
Через много лет я в архивах нашел три телеграммы: они относятся к тому приезду Л.П.Берия в наш тихий городок, стоящий на самой границе.
П_е_р_в_а_я _т_е_л_е_г_р_а_м_м_а_.
"Москва. Совершенно секретно. Спецотдел погранвойск СССР. Передать лично И.В.Сталину. Мною на месте сразу по приезде выяснены подробности утечки материала. Первые данные указывают на следующие обстоятельства. В первую очередь, на данном участке границы существенно ослаблена бдительность. Суду подвергнуты все задействованные в боевых порядках ранее лица. Расстреляны начальник заставы и его заместитель по политчасти, до десяти лет каждый получил сержантский состав. Представлен к награде из рядовых некто Егоров Виталий Федорович. Он предупреждал начальника заставы, что намечается политическая акция на участке границы, который охраняет застава. Все пограничные войска на этот час сменены и расформированы.
БЕРИЯ".
В_т_о_р_а_я _т_е_л_е_г_р_а_м_м_а_.
"Москва. Совершенно секретно.
Спецотдел погранвойск СССР.
Передать лично И.В.Сталину.
Даю личную характеристику материала, ныне не подвластного мне.
ШУГОВ ПАВЕЛ АФАНАСЬЕВИЧ. Призван на пограничную службу в 1937 году. Рядовой, курсант, офицер. Образование - высшее, военное. Окончил с отличием академию семь месяцев тому назад. Направлен кадрами сюда, хотя подозревался, как и многие, на курсе. В учебном заведении, где проходил службу Шугов П.А., был выкраден Боевой Устав. Выкрадка постраничная. Устав был в руках и Шугова, что свидетельствует о причастности его к постраничной пропаже целого Устава. В Москве мною даны указания тщательного расследования причастных лиц, назначивших полковника Шугова комендантом, а также присвоившим ему очередное воинское звание. На месте, тут, к материалам, компрометирующим несколько старших офицеров, давших беспрепятственную дорогу к безнаказанной деятельности коменданта, добавились многочисленные данные. Версия ухода коменданта из-за семейных тяжелых обстоятельств тщательно мною проверяется. Жена полковника Шугова находится под арестом; сняты первые показания, связанные с пребыванием ее мужа на учебе, и тут, в качестве коменданта. Материалы обобщаются. Я доложу о них лично по приезде.