— А кто произносит пустые слова? — спросил Мюллер.
— Есть кто-нибудь, кого ты хотел бы увидеть в порту сразу после приземления?
— Нет.
— Ты можешь послать сообщение. Есть особы, которые не переставали тебя любить. Будут ждать, если им сообщим.
Мюллер медленно произнес:
— В твоих глазах я вижу боль. Ты ощущаешь излучение, и оно тебя расстраивает. Ты ощущаешь боль во всех внутренностях, в голове, в грудной клетке. Твое лицо посерело. Щеки обвисли. Но даже если бы излучение тебя убивало, ты будешь сидеть здесь, это твой стиль. Но для тебя это ад. Если же какая-нибудь особа на Земле не перестала меня любить, Чарльз, то я могу принести ей только одно благо — избавить от этого ада. Я не хочу никого встречать, не хочу никого видеть, не хочу ни с кем говорить.
— Как хочешь, — сказал Боудмен. Капли пота повисли на его кустистых бровях, капали на щеки. — Быть может, ты изменишь свое решение, когда будем возле Земли.
— Я никогда не буду возле Земли, — ответил Мюллер.
ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ
В течение трех недель Мюллер изучал все, что было известно о таинственных гигантах, внегалактических существах. Он заупрямился и даже шага не сделал по Земле, и об этом, а также о его возвращении с Лемноса не сообщили общественности. Мюллер получил квартиру на Луне, и жил там спокойно под кратером Коперника, блуждая, словно робот, по серым стальным коридорам в блеске сияющих факелов. Ему продемонстрировали кубик видео, предложили все информационные материалы во всех сенсорных формах. Он слушал. Поглощал. Говорил мало.
Люди избегали общаться с ним точно так же, как и во время полета с Лемноса. Иногда он целыми днями никого не встречал. Редкие посетители держались в десятке метров от него.
Он не возражал.
Исключением был Боудмен, который проведывал Мюллера по меньшей мере трижды за неделю и приближался довольно близко. Не иначе, как своим столкновением с болью, старик пытался выразить свое раскаяние.
— Чарльз, я хочу, чтобы ты держался как можно дальше, — жестко заявил Мюллер в начале пятого визита. — Мы можем беседовать по телевизору. Или оставайся в дверях,
— Мне не вредит близкий контакт.
— Зато мне вредит. Тебе не приходит в голову, что я приобрел такое же отвращение к людям, как люди ко мне? Запах твоего толстенького тельца, Чарльз, меня буквально добивает. Не только ты вызываешь омерзение, но и все вы. Отвращение. Брезгливость. Ваши лица, ваши гримасы. Пористая кожа. Дурацкое разевание ртов. Уши. Присмотритесь когда-нибудь внимательно к человеческому уху, Чарльз. Ты видел что-нибудь более мерзостное, чем эта волнистая мисочка? Вы вызываете у меня отвращение.
— Мне жаль, что ты так чувствуешь, — сказал Боудмен.
Обучение длилось и длилось. Мюллер готов был к действию уже в конце первой недели, но нет — его должны были снабдить всем имеющимся материалом. Горя нетерпением, он усваивал информацию. Что-то еще оставалось в нем от прежней личности, и предстоящее задание начинало привлекать и завораживать. Ему был брошен вызов, и его следовало принять. И он уже рвался в полет к неведомым грозным существам, как когда-то желал служить Земле, как можно лучше исполнить свой долг.
Наконец его известили, что можно выступать.
С Луны его забрал корабль на ионной тяге и доставил в нужную точку за марсианской орбитой, где уже поджидал соответственно запрограммированный подпространственный корабль, готовый двинуться на край галактики. На этом корабле не было экипажа, и Мюллер мог не беспокоиться, как и на каком расстоянии его присутствие угнетающе действует на людей. Этот фактор был учтен при планировании полета, но решающим было то, что миссия считалась почти самоубийственной, а уж если корабль способен лететь без экипажа, то для чего рисковать жизнями еще нескольких человек помимо жизни добровольца-Мюллера. В конце концов, он сам заявил, что не желает спутников.
Мюллер не виделся с Боудменом в течение последних пяти дней перед отлетом, не виделся он и с Нэдом Роулингом, с ним — со времени отлета с Лемноса. Отсутствие Боудмена не огорчало Мюллера, но он сожалел, что не может хотя бы часок побеседовать с Роулингом. «Этот юноша подает надежды, — думал Мюллер. — Еще наивен, и в голове сумбур, но в нем есть человеческая закваска».