— Что ты там делаешь, Нат? Иди сюда! — позвала жена.
— Сейчас приду! — крикнул он. — Хочу сделать из дома корабль.
Он не хотел, чтобы она поднималась наверх и слышала, как птичьи лапы царапают пол в детской, как хлопают под дверью крылья.
В половине шестого он предложил позавтракать, заказав гренки с беконом — чтобы как-то приглушить состояние паники, отражающееся в глазах жены, и успокоить испуганных детей. Она еще не знала, что птицы прорвались на второй этаж. К счастью, детская была не над кухней, иначе она обязательно услыхала бы стук этих падающих на пол смертников, которые со свистом влетали в комнату, разбивая себе головы о стены. Он хорошо знал этих безмозглых серебристых чаек. У них никогда не было ума. Черноголовые были другими: они знали, что делали. Знали также ястребы и канюки…
Он заметил, что бессознательно поглядывает на часы, стрелки которых ползли по циферблату убийственно медленно. Если его теория не верна, если нашествие не прекратится с началом отлива — они пропали. Это он знал точно. Они не протянут долгий день без воздуха, без отдыха, без топлива, без… Мысли его разбегались. Он знал, что для того, чтобы выдержать долгую осаду, им нужно запастись очень многим. Они не были готовы к этому. В городах было, наверное, безопаснее. Если бы можно было позвонить с фермы двоюродному брату и быстро съездить к нему на электричке в перерыве между двумя приливами, они смогли бы взять напрокат автомобиль. Это было бы большой удачей — разжиться автомобилем в такой ситуации…
Голос жены, зовущий его, прогнал внезапное, отчаянное желание лечь и поспать.
— Ну, что там еще? — резко сказал он.
— Радио, — сказала жена. — Я слежу за часами. Уже почти семь.
— Не крути ручку, — сказал он, впервые потеряв терпение. — Он уже настроен. Известия будут по этой программе.
Они стали ждать. Часы на кухне пробили семь. Из приемника не доносилось ни звука. Ни курантов, ни музыки. Они прождали пятнадцать минут, потом переключились на развлекательную программу. То же самое. Сводка новостей в эфир не вышла.
— Мы, наверное, не расслышали, — сказал он. — Передач не будет до восьми часов.
Они оставили приемник включенным, и Нат подумал о батареях, прикидывая в уме, насколько они могли уже разрядиться. Они обычно меняли их, когда жена ездила в город за покупками. Если батареи сядут, они даже не смогут услышать инструкций, что нужно делать.
— Светает, — прошептала жена. — Я не вижу, но чувствую. И птицы стучат не так громко.
Она была права. Шуршание и царапанье стихало с каждой минутой. Уже не слышно было толкотни на ступеньках, на карнизах окон. Начинался отлив. К восьми всякий шум снаружи прекратился. Остался только ветер. Дети, измучившиеся без тишины, мгновенно уснули. В половине восьмого Нат выключил приемник.
— Что ты делаешь! Мы же пропустим последние известия, — сказала жена.
— Никаких последних известий больше не будет, — ответил Нат. — Теперь мы должны рассчитывать только на себя.
Он подошел к двери и стал медленно разбирать наваленную перед ней баррикаду. Потом он осторожно отодвинул засов, вышел наружу, сбросил с крыльца мертвых птиц и глубоко вдохнул в себя холодный утренний воздух. В его распоряжении было шесть рабочих часов, и он знал, что должен беречь силы, употребив их правильно и не распыляясь. Главное сейчас — еда, свет и топливо. Если он обеспечит их в достаточном количестве, они продержатся еще одну ночь.
Он вышел в сад и сразу же увидел живых птиц. Чайки полетели к морю, как и раньше. Они искали корм на обнаженном иле — потом они опять вернутся для нового натиска. Лесные птицы вели себя иначе: они сидели и ждали. Нат видел их на кустах, на земле, на всех деревьях, на поле. Они покрывали все вокруг, сидели неподвижно и пока ничего не предпринимали.
Он прошел в конец своего небольшого садика. Птицы не двигались, но продолжали следить за каждым его движением.