— Ты когда-нибудь выходил наружу?
— Нет. Иногда захожу в сектор Е, в котором сейчас твои коллеги. Два раза был в секторе А. Но в основном остаюсь в трех центральных секторах. Я устроился довольно удобно. Запасы мяса держу в радиационном холодильнике, целый дом отвел для библиотеки, есть соответствующее место для женоимитаторов. В другом доме препарирую зверьков. Я часто выхожу на охоту. И осматриваю лабиринт, хочу исследовать все устройства. Надиктовал несколько запоминающих кубиков. Думаю, что твои коллеги-археологи просмотрели бы их с удовольствием.
— Наверняка, в них масса информации, — заметил Роулинг.
— Еще бы! Вот и уничтожу их, чтобы никто из вас ничего не увидел. Ты голоден, парень?
— Немного.
— Принесу тебе обед.
Мюллер размашистой походкой двинулся к ближайшим строениям. Когда он скрылся, Роулинг тихо произнес:
— Ужасно, Чарльз. Скорее всего, он помешался.
— Не будь в этом так уверен, — ответил Боудмен. — Безусловно, девять лет одиночества способны поколебать человеческое равновесие. Мюллер уже тогда, когда я видел его последний раз, не был уравновешенным. Но, возможно, он начал вести с тобой некую игру… притворяется безумным, чтобы проверить степень твоего легковерия.
— А если он не притворяется?
— Учитывая то, что нам известно, его заблуждения и помешательство не имеют ни малейшего значения. Они даже помогут нам.
— Не понимаю.
— А тебе и не надо понимать, — сказал Боудмен. — Только спокойно, Нэд. До сих пор ты играешь, как по нотам.
Мюллер возвратился, держа тарелку с мясом и изящный хрустальный бокал с водой.
— Ничем лучшим не могу угостить, — сказал он и пропихнул кусок мяса сквозь прутья. — Местная дичь. Ты ведь питаешься калорийно, не правда ли?
— Да.
— Так и полагается в твои годы. Сколько, говоришь, тебе лет? Двадцать пять?
— Двадцать три.
— Еще хуже.
Мюллер подал Роулингу бокал. Вода имела приятный вкус, а, может быть, была безвкусной. И сам молча уселся перед клеткой и занялся едой. Роулинг отметил, что излучение уже не столь ужасно, даже с расстояния менее пяти метров. «Видимо, все. же можно приспособиться, — подумал он. — Если кому-то надо».
После долгой паузы он спросил:
— А ты не вышел бы на пару дней отсюда, чтобы познакомиться с моими коллегами?
— Исключено.
— Они просто мечтают с тобой побеседовать.
— Но разговор с ними совершенно не интересует меня. Я предпочитаю беседы с дикими зверями.
— А со мной беседуешь, — заметил Роулинг.
— Ибо это для меня ново. Ибо твой отец был моим товарищем. Ибо для человека ты довольно терпим. Но мне и в кошмаре не мерещится пройти в свору археологов, которые будут пялить на меня глаза.
— Так встреться только с двумя из них. Чтобы освоиться с мыслью, что ты снова возвратишься к людям.
— Нет.
— Не вижу пово…
Мюллер его прервал:
— Постой! Постой! А для чего я должен привыкать к мысли, что снова возвращусь к людям?
Роулинг смущенно ответил:
— Ну хотя бы потому, что люди уже здесь. Потому, что нехорошо так долго находиться вдали от…
— Ты что это замышляешь? Пытаешься обмануть меня и вытащить из лабиринта! Ах, парень, ну-ка, расскажи, что замышляется в твоем маленьком мозгу? Какие у тебя причины, чтобы приучать меня к людям?
Роулинг колебался. А на протяжении этого неловкого молчания Боудмен подсунул ему уклончивый ответ — именно такой, что требовался. Поэтому Роулинг и повторил эти слова, стараясь, чтобы они выглядели естественно:
— Ты считаешь меня интриганом, Дик. Но клянусь тебе: у меня нет нечестных намерений. Я признаю, что пытался тебя немного развлечь, привести в доброе расположение духа, завоевать твою благосклонность. Так и быть, скажу, для чего.