— Я не думаю, — произнес Роулинг тихо. — Не думаю, что это все не оставило никаких следов. Чарльз, он кажется мне не совсем человеческим… уже нет.
Боудмен рассмеялся:
— Хочешь пари? Ставлю пять к одному, что самое позднее через пять лет Мюллер выйдет из лабиринта.
— Хм…
— Значит, договорились.
Роулинг вышел из конторы Боудмена. Опускалась ночь. Он взошел на мост перед зданием. Через час он поужинает с любимой девушкой, ласковой и покорной, которой больше всего льстило, что она подруга знаменитого — Нэда Роулинга. Эта девушка умела слушать, умоляла, чтобы он рассказывал о своих подвигах, и очень серьезно кивала, когда он говорил о своих новых заданиях. Хороша была и в постели.
Роулинг, шагая по мосту, остановился и взглянул на звезды.
В небе искрились мириады светящихся точек. Лемнос и Бета Гидры IV, планеты, захваченные лучевиками, и все человеческие колонии, и даже невидимая, но реально существующая отчизна-галактика тех чужаков. Где-то там расположился на обширной равнине лабиринт, где-то был лес губчатых деревьев стометровой высоты, и на тысячах планет росли молодые города людей, а над некоторыми из них летали по орбитам капсулы, а в капсулах таилось что-то неизмеримо чуждое. На тысячах планет встревоженные люди боялись будущего. Среди грибообразных деревьев прогуливались грациозные немые, длиннорукие существа. В лабиринте обитал один… человек.
«Может быть, — подумал Роулинг, — я через год, через два проведаю Дика Мюллера».
Он знал, что еще не время строить планы. Неизвестно еще, как прореагируют лучевики, если вообще прореагируют, на то., что узнали от Ричарда Мюллера. Роль гидранов, усилия людей в своей самообороне, выход Мюллера из лабиринта — вот те тайны, которые надо раскрыть. Вдохновляла и, пожалуй, немного поражала Роулинга мысль, что он, скорее всего, доживет до разгадок этих тайн.
Он перешел мост. Смотрел, как разрывают мрак космические корабли. Потом снова стоял неподвижно, слушая зов звезд. Вся Вселенная манила его, каждая звезда влекла своею силой притяжения. Мерцание неба завораживало. Открытые пути манили умчаться в бесконечность. Роулинг подумал о человеке в лабиринте. Подумал и о девушек, гибкой, страстной, темноволосой, с глазами, словно серебряные зеркала, о ее жаждущем теле.
И он внезапно превратился в Дика Мюллера, когда тому было двадцать четыре года и когда его позвала галактика. «Ты, Дик, был ли когда-нибудь другим? — задумался Роулинг. — Что ты чувствовал, когда смотрел на звезды? Где это случилось? Здесь. Здесь. Именно здесь, где это произошло и со мной. Поманило тебя. И ты полетел туда. И отыскал. И утратил. И нашел что-то другое. Помнишь ли ты, Дик, как ты чувствовал когда-то давно? Сегодня, этой ночью, в своем извилистом и лукавом лабиринте — о чем ты думаешь? Вспоминаешь ли?
Почему ты отвернулся от нас, Дик?
Кто ты сейчас?»
Роулинг поспешил к ожидающей Девушке. Они пили молодое вино, терпкое, щиплющее. Улыбались в тусклом свете свечей. Потом она отдалась ему, а еще позднее они стояли на балконе и смотрели на самое большое человеческое поселение, наибольшее изо всех городов. Неисчислимые огни его мерцали, поднимаясь к огням небесным. Роулинг обнял девушку и прижал ладонь к ее нагому боку.
Она спросила его:
— Ты еще долго здесь пробудешь?
— Еще четыре дня.
— А когда вернешься?
— После выполнения задания.
— Нэд, ты когда-нибудь отдохнешь? Когда-нибудь заявишь, что с тебя довольно…, что уже не будешь летать, выберешь себе одну планету и поселишься на ней?
— Да, — ответил он нерешительно. — Наверное, так и сделаю. Через некоторое время.
— Ты говоришь, лишь бы что-то сказать. Ни один из вас никогда не осядет на месте.
— Мы не можем, — шепнул он. — Мы всегда в движении. Нас всегда ждут новые миры… новые солнца…
— Ты хочешь слишком многого. Хочешь познать всю Вселенную, Нэд, а это грех. Есть непреодолимые границы.
— Да, — признал он, — ты права. Я знаю, что ты права.
— Он провел пальцами по ее гладкой, как атлас, дрожащей коже. — Мы делаем, что в наших силах. Учимся на чужих ошибках. Служим нашему делу. Стараемся быть лучше нас самих. Разве можно иначе?
— Тот человек, который вернулся в лабиринт…
— …он счастлив, — закончил Роулинг. — Он идет избранной дорогой.
— Как это?
— Я не могу тебе объяснить.
— Наверное, он нас страшно ненавидит, если отказался от всего света.
— Он поднялся над ненавистью, — пояснил ей, как умел.
— Как-то поднялся. Он обрел покой.
— Чем?
— Да, — подтвердил он ласково.
Он ощутил ночной холод и отвел девушку в комнату. Они встали перед кроватью. Свет погас. Роулинг торжественно поцеловал девушку и снова подумал о Дике Мюллере. И задумался — какой лабиринт поджидает его, Нэда Роулинга, каковы его дороги. Обнял девушку. Они опустились на постель. Его ладони искали, ловили, ласкали. Она дышала неровно, все чаще.
«Дик, — подумал Роулинг, когда я увижусь с тобой, то многое смогу тебе рассказать».
Она спросила:
— Но почему он снова ушел в лабиринт?
— Потому же, почему перед этим полетел к чужим существам. Потому же, из-за чего все произошло.
— Не понимаю.
— Он любил человечество, — ответил Роулинг.
Это была самая лучшая эпитафия. Роулинг ласкал девушку страстно. Однако перед рассветом ушел от нее.
Перевод с английского Р. Куэль
Кларк Эштон СМИТ
УЖАСЫ ЙОНДО
Песок пустыни Йондо не похож на песок других пустынь: Йондо ближе любой из них к краю света и могучее дыхание бездны покрыло ее серой пылью — последним подарком неведомых погибших планет и черным пеплом — останками давно выгоревших звезд. Темные горы, возвышающиеся на ее неровной, изрезанной трещинами поверхности, не все принадлежат нашему миру: по меньшей мере часть из них — это астероиды, свалившиеся с неба и полузасыпанные песками. Исконные обитатели Йондо — бессмертные джинны, переселившиеся сюда с других планет, и дряхлые демоны, нашедшие в пустыне пристанище после гибели прежнего ада.
Клонилось к вечеру, когда я, выбравшись из бесконечных зарослей кактусов, увидел у своих ног серый песок пустыни Йондо. Хотя была весна, в этом фантасмагорическом лесу не ощущалось ни малейших признаков весеннего пробуждения. Истекающие ядовитыми соками, потрескавшиеся, полуразложившиеся стволы кактусов были совершенно не похожи на обычные, безобидные растения, воздух напоен был тяжелым запахом гнили, а островки мха, словно пятна проказы, густо покрывали черные камни. Бледнозеленые змеи тянули ко мне свои узкие головы из-за кактусов, гипнотизируя тяжелым взглядом лишенных век и зрачков кровавокрасных глаз. Мне они очень не нравились, равно как и умопомрачительных размеров грибы с бесцветными ножками и шляпками ядовито-фиолетового цвета, усеивавшие болотистые берега вонючих водоемов. Зловещие морщины, появлявшиеся при моем приближении на поверхности воды и исчезавшие, когда я проходил мимо, тоже мало кого на моем месте привели бы в восторг, а мои нервы к тому же до предела расшатаны были только что перенесенными жесточайшими пытками. Но только тогда, когда заросли стали постепенно редеть, а под ногами все чаще начали появляться песчаные языки пепельного цвета, я до конца осознал всю глубину ненависти ко мне жрецов Онга и всю изощренность их мести за мою ересь.
Думаю, что не стоит рассказывать здесь о той беззаботной неосторожности, что отдала меня, чужестранца, случайно попавшего в эти края, в руки страшных магов и чернокнижников — жрецов Онга, бога с головой льва. Воспоминания об этом и обо всем, что случилось потом, еще слишком свежи и мучительны: а мне хотелось бы навсегда забыть и это посыпанное острым щебнем ложе, на котором распинали нагую беспомощную жертву, и полутемный подвал с шестидюймовыми отверстиями у пола — через них в камеру заползали из близлежащих катакомб сотни толстых червей, пожиравших тела умерших. Скажу только, что исчерпав свою изобретательность, мои мучители посадили меня на верблюжью спину, завязав предварительно глаза, и после нескольких часов тряски высадили на рассвете в этом мрачной лесу. «Иди, куда хочешь», — сказали они мне и сунули в руки бурдюк с затхлой водой и кусок черного хлеба — милосердный дар их жестокого бога. Вечером того же дня я вышел к краю пустыни Йондо.