Контрастная характеристика Бориса предложена читателям и в «Повести» И. М. Катырева-Ростовского: «Бысть же той Борис образом своим и делы множество людей превозшед; нихто бе ему от царских синклит подобен во благолепие лица его и в разсуждение ума его; милостив и благочестив, паче же во многом разсуждении доволен, и велеречив зело, и в царствующем граде многое дивное о собе творяше во дни власти своея. Но токмо едино неисправление имяше перед богом и всеми людми: во уши его ложное приношаху; радостно тово послушати желаше и оболганых людей без рассуждения напрасно мучителем предаваше. И властолюбив велми бываше, и началников всего Росийского государства и воевод, вкупе же и всех людей московского народу, а подручны себе учини, якоже и самому царю во всем послушну ему быти и повеленное им творити»[37].
Остались чужды этой характеристики Бориса лишь «Иное сказание», хотя и испытавшее влияние второй редакции «Хронографа», но в своей начальной части более всего зависящее от «Повести, како восхити неправдою на Москве царский престол Борис Годунов»[38], и «Сказание» Авраамия Палицына в основной своей редакции, составленное еще до 1617 г.
Проблема человеческого характера встала, таким образом, перед историческими писателями первой половины XVII в. во всей ее сложности, какая только могла быть доступна в эту эпоху. Постановка этой проблемы повлекла за собой пересмотр многих основ средневековой оценки исторических явлений, средневековых исторических воззрений в целом. Самое зло и добро в применении к человеческому характеру оказались относительными. Эту мысль прямо декларирует автор второй редакции «Хронографа», поясняя, что от зла может произойти добро, а от добра зло: «Бывает бо по случаю и пелынная лютость врачевания ради недуг в достохвалных словесех приобношается, тако же и от сеговыя злобы произыде доброта»[39].
Замечательно, что характеры исторических лиц показаны в произведениях о «Смуте» не изолированно. Они раскрываются в связи со слухами о них, в связи с народной молвой. В летописи не встречается передачи разных точек зрения на события, не согласных с авторской, характеристик неавторских. Между тем авторы исторических произведений о «Смуте» постоянно ссылаются на различные слухи, разговоры, толки, отчетливо осознавая значение «общественного мнения».
Автор второй редакции «Хронографа» ссылается на разговоры о ссылке Нагих в Углич[40], об убийстве Борисом царевича Дмитрия[41], о поставлении Филарета Никитича[42] и т. д.
Характеры исторических лиц показаны на фоне народных толков о них. Вот как характеризуется, например, Самозванец: «…глаголаша же о нем мнози, яко по всему уподобитися ему нравом и делом скверному законопреступнику нечестивому мучителю царю Иулиану»[43]. Передается и мнение народа о сыне Бориса – Федоре Борисовиче: «…о нем же мнози от народа тайно в сердцах своих возрыдаша за непорочное его житие»[44].
Автор второй редакции «Хронографа» не стесняется приводить мнения, резко расходящиеся с его собственными. Он собирает все «за» и «против», подвергая их строгому разбору. Так, например, в «Хронографе» полностью переданы слова сторонников Тушинского вора о Василии Шуйском, которого автор второй редакции «Хронографа» в общем идеализирует. Эти «крамольницы» и «мятежницы» так отзывались о Шуйском: «…а ныне его ради кровь проливается многая, потому что он человек глуп и нечестив, пияница и блудник и всячествованием неистовен, царствования недостоин»[45]. В противовес этому мнению приводится и другое: «Сия же слышавше и мнози от народа рекоша к ним сице: „государь наш царь и великий князь Василей Ивановичь сел на Московское государство не сильно, выбрали его быти царем большие боляре и вы, дворяне, и все служилые люди, а пиянства и всякого неистовства мы в нем не ведаем; – а коли бы таковому совету быти, ино бы тут были большие боляре да и всяких чинов люди“»[46].
То же восприятие характера исторического лица через народную молву, слухи, иногда сплетни опять-таки встречается и во «Временнике» Ивана Тимофеева, и в «Словесех дней» Ивана Хворостинина.
У Тимофеева окружена народной молвой смерть Грозного: «Глаголаху же нецыи, яко прежде времени той, яростнаго ради зельства, от своих раб подъя угашение своея жизни, яко же и чадом его по нем они сотвориша тожде. Смерти же его во странах языческих, яко о празднице светле, много сотворися радость, и весело восплескаша руками»[47].
38
Точку зрения Е. Н. Кушевой на это произведение как на основу для позднейшей «Повести 1606 г.», известную только в составе «Иного сказания», считаю доказанной (см.: