Звонок возвестил начало антракта, публика повалила в фойе и буфет. Многие уже уходили домой, так как в третьем отделении должна была пойти пантомима, не представлявшая особого интереса. К числу последних принадлежал и Бесшумных. Он задержался несколько в толпе, наполнявшей фойе, но так как никого из знакомых не встретилось, направился к выходу. Следом за ним неотступно как тень шел Сенька Козырь. Ничего не подозревающая жертва и импровизированный сыщик одновременно поднялись на площадку тротуара.
— Куда он теперь, направо или налево? — колебался Козырь, держась выжидательной тактики.
— Подать прикажете, барин? — окликнул Савелия Петровича очередной извозчик.
Бесшумных не сразу ответил, он колебался. У него не было определенного плана на сегодняшнюю ночь. Предстояло две перспективы: либо пойти в номера и завалиться спать, благо в прошлую ночь мало спал, либо опять к Гудовичу поехать. Больно уж у него сестрица-то хороша. При воспоминании о голубых глазках хорошенькой панны в сердце старого таежника исчезло всякое колебание, и он решительно махнул рукой:
— Подавай, брат!
— Куда прикажете, барин?
Бесшумных назвал адрес.
Сенька Козырь успел при свете электрического фонаря разглядеть номер извозчика. Медлить было некогда. Каждая просроченная минута могла повлечь непоправимые последствия.
— Филлип! Подавай! Живо там, — крикнул Козырь, вызывая своего сообщника.
У них было условлено, что Филька должен стоять с лошадью на противоположной стороне улицы, напротив цирка. Услыхав голос товарища, Филька, бывший все время наготове, отделился из ряда остальных санок и подскакал к Козырю. Если бы было время обратить внимание на легкую, щегольскую кошевку, на хорошую лошадь в выездной упряжке и, наконец, на кучерский костюм самого Фильки, Козырь, наверное, бы удивился. Но ему некогда было разглядывать эти подробности. Нужно было догонять Савелия Петровича.
— Прямо! Наддай ходу! — кратко бросил Семен, заскакивая в кошеву.
Фильке нечего было повторять два раза, он шевельнул вожжи, молодецки свистнул, и лошадь — добрый рысистый конь, сразу вынес наших героев из полосы яркого света, отбрасываемого фонарями у циркового подъезда.
— Полегче, придержи маленько, — приказал Козырь, увидев впереди себя на расстоянии нескольких сажен извозчика с Савелием Петровичем.
Филька натянул вожжи и придержал молодую горячую лошадь.
— «Закладка»-то (кастет) у тебя есть? — спросил Козырь.
— А на кой мне ляд? И так снимем, — полуобернулся Филька к нему.
Такая самоуверенность не особенно понравилась Козырю. Он сердито выругался.
— Дурья твоя башка! А ежли он сам с закладом, тогда как? Черт одноглазый! Отсохли у тебя руки взять-то?
— Ну, ну, — успокоил его Филька, — авось и без инструментов обойдется.
Темная глухая ночь повисла над городом. В воздухе потеплело. Откуда-то из таежной глубины реяли пухлые снежинки. Улицы, по которым ехали наши герои, становились все глуше и глуше. Филька огляделся кругом и пробормотал:
— Так куда еще гнать-то! В лучшем виде здесь отделать можно. Накроем, что ли?
Козырь привстал в кошевке и испытующе посмотрел в темноту ночи. Улица спала мертвым сном. Никто не мог бы помешать нападению. Козырь расстегнул пальто, готовясь сбросить его в момент нападения.
— Сыпь, Филька! — ткнул он в бок своего товарища.
Между жертвой и преследователями было всего-навсего десяток сажен.
Глава ХХХХ
Нападение
Филька взмахнул бичом, и горячий, породистый рысак, оскорбленный ударом, сразу рванулся вперед, натягивая вожжи и бросая снежную пыль в лицо седокам.
— Левее держи! Обгоняй их! — крикнул Козырь, воодушевляясь перспективой предстоящей схватки.
Извозчичьи санки, в которых сидел Савелий Петрович, остались позади. Подчиняясь сильным рукам Фильки, рысак замедлил бег.
В то время, когда ночные бандиты готовились привести в исполнение свой злодейский замысел, Савелий Петрович Бесшумных был далек от всякой мысли об опасности. В глухих, таежных дебрях, лицом к лицу с девственой красотой тайги, среди опасностей пустынного края, он был готов ко всему, а здесь, в людном оживленном городе, в культурном центре Сибири, ему и в голову не приходило опасаться кого-либо или чего-либо.
Мерно ныряли извозчичьи санки по ухабам дороги, испорченной перед великопостной распутицей. Савелий Петрович, утомленный прошлой бессонной ночью, бурными впечатлениями зеленого поля и сменой разнообразных ощущений, которые ему дал цирк, с наслаждением вдыхал чистый ночной воздух. По странной ассоциации идей ему припомнилась глухая таежная тропа, по которой он частенько в молодые годы ходил к своей возлюбленной — дочери конюховского старосты на соседнем прииске. Мерная поступь иноходца также успокоила его и эти извозчичьи санки, ныряющие на ухабах.