— Что это вы так поздно, барышня заждалась вас.
— Лучше поздно, чем никогда, красавица моя, — весело ответил Савелий Петрович, приглаживая свои волосы перед большим простеночным зеркалом. С тех пор, как дела игорного дома приняли широкие размеры, Гудовичем были сделаны крупные изменения в обстановке квартиры. Гостиная, в которой обычно проходила игра, была убрана в восточном вкусе. Мягкие широкие диваны, тяжелые портьеры, пушистые ковры — все это представляло собой искусное сочетание двух цветов: красного и желтого. В душной атмосфере этой комнаты, душной от табачного дыма, от дыхания разгоряченных, взволнованных людей, от кремов и духов, которыми была пропитана вся мебель, эти богатые восточные ткани с яркими разводами создавали сильное впечатление. Пахло золотом и кровью. Это впечатление увеличивалось еще кровавым отблеском громадной висячей лампы над игорным столом, и ламповый абажур и сукно стола были также малинового цвета.
Новичок, попадавший в этот новый людный притон азарта, чувствовал себя в совершенно исключительной обстановке. Здесь все было рассчитано на то, чтобы ударить по нервам посетителей. И само сочетание цветов, обстановки, и таинственный полумрак, стоящий по углам гостиной — все это настраивало воображение особенным образом, действовало на мозг как тяжелый кошмар, сотканный из золота и крови…
К приходу Савелия Петровича игра была в полном разгаре. Из постоянных посетителей игорного дома здесь были Раменский, Петр Васильевич Огнев, молодой Вишняков. Здороваясь с присутствующими, Савелий Петрович заметил, к удивлению своему, фигуру сэра Эдуарда Бальфура, облаченного в безукоризненный вечерний костюм. Позади англичанина помещался его переводчик. Англичане были привезены Огневым.
Сэр Эдуард не принимал участия в игре. Он молча докуривал сигару и хладнокровно слушал дурной французский язык панны Ядвиги. Последняя была в этот вечер ослепительно прекрасна. Черное шелковое платье с низким вырезом лифа красиво оттеняло теплый мрамор ее плеч и бюста. О, если болтовня на плохом французском не была особенно занимательной для чопорного англичанина, то красота и грация очаровательной польки с успехом возмещали это.
— Отчего вы так поздно? Были в цирке? Да? — осведомился Гудович, обмениваясь с Савелием Петровичем крепким рукопожатием.
— И в цирке был. Но главное не в этом. Погодите, дайте перевести дух. Расскажу все по порядку. Здравствуй, Петя. Мое почтение, Ядвига Казимировна.
Панна Ядвига протянула Савелию Петровичу свою маленькую холеную ручку.
— Пан Савелий хочет рассказать что-нибудь интересное, пусть он сядет около меня и расскажет. — Голубые глаза красавицы ласково и доверчиво остановились на мужественном лице таежника.
— Постойте, прежде чем рассказать, подкрепите свои силы добрым глотком вина, — вмешался Станислав Андреевич, протягивая Бесшумных стакан замороженного шампанского.
— Спасибо на ласковом слове. За ваше здоровье, Ядвига Казимировна, — поклонился Савелий Петрович.
— Ну-с, господа, продолжал он, — чуть было мне сегодня бока не намяли.
— Как? Что такое? Где? — посыпались вопросы.
Савелий Петрович рассказал происшедшее.
— Вот что, господа, — закончил он, — уж подлинно говорится, что кому на роду написано, не обойдешь, не объедешь. Сколько я на своем веку в разных передрягах бывал, раза два тонул, один раз чуть было не сгорел живьем — лесным пожаром захватило, лошадь подо мной из засады застрелили, медведь под себя подминал, и сейчас на теле рубцы есть, а все Савелий Бесшумных жив. А тут вот теперь у вас в Томске чуть было каюк не дали… Не поберегись я малость, ну и крышка.
— Езус Мария, какие ужасы рассказывает Савелий! — всплеснула руками Ядвига Казимировна.
— Так ловко ты их отделал, Савелий Петрович! Молодчина, парень, люблю за ухватку. Это вот по-нашему, по-таежному, — похлопал рассказчика по плечу Огнев.
Мистер Бальфур, которому переводчик вкратце передал об эпизоде нападения, с любопытством спросил Савелия Петровича:
— Вы боролись один против двоих? Для этого надо иметь силу.