(Заглянув в комнату, тихо.) К тебе товарищ Толмачев.
Входит Толмачев.
Крымов. Андрей Александрович! Не здороваюсь — грипп!
Толмачев. Что это вы, Дмитрий Сергеевич, и болеть-то себе спокойно не дадите!
Крымов. Поправляюсь. Присаживайтесь.
Толмачев (садясь). Слушаю, Дмитрий Сергеевич.
Крымов. Вы Героя Советского Союза Подрезова знаете?
Толмачев. Состоит на учете.
Крымов. А что он делает?
Толмачев. Не могу сейчас ответить. Должен сам узнать.
Крымов. Узнайте. А сколько Героев Советского Союза у нас в городе? А как вообще демобилизованные офицеры живут? Как работают? Интересовались?
Толмачев. Как кто, Дмитрий Сергеевич... Есть которые работают, общественники, а есть и те, что вроде круглогодичных дачников, курощупами стали. Но, честно скажу, мы этих вопросов не касались, это по линии военкоматов проходит.
Крымов. Значит, мимо вас?
Толмачев. Не то чтобы мимо, но так, где-то около...
Крымов. Нам нельзя около. Мы должны знать каждого человека. Это офицеры в отставке... У них же столько опыта накоплено. Приходил ко мне один подполковник, раненый, без руки, бывший чемпион по лыжам. Предложил со школьной молодежью заняться... И не просто лыжами, а характерами их заняться.
Толмачев. Я знаю его.
Крымов. Генерал был один... В самом деле, что ему надо? Хорошая пенсия, семья, дети учатся... Так нет же! Дорожный специалист. Литературу читает. Недоволен нашими дорогами. Пришел с предложением, зарплаты не надо... Просто так... Сколько у нас людей таких! У каждого из них кладовая мудрости, опыта жизненного. Бери из этой кладовой, воспитывай молодежь, учи патриотизму. У кого-кого, а уж у этих людей патриотизм огнем закален. Каждого человека надо знать. Не через одного, а каждого.
Толмачев. Согласен, Дмитрий Сергеевич.
Крымов. Вот, согласен... А сами не всех знаете.
Толмачев. Да как-то считали раньше — это дело военкоматов.
Крымов. Наше дело. (Достав письмо Подрезова.) Вот это письмо проверьте. Подполковник Рябинин исключен из партии. У него отобраны ордена. Трижды ранен. В плену себя геройски держал. За что исключили? (Подает письмо Толмачеву.)
Толмачев. Но ведь не мы же его исключили?
Крымов. Не вы, но ему от этого не легче. Разберитесь с этим письмом. А за что исключили художника Медного?
Толмачев (очень удивлен). Медного? Так без рентгена же видно, что он сволочь!!
Крымов. За что его исключили?
Толмачев. За ревизионистское выступление на городском партийном активе.
Крымов. В чем оно ревизионистским было?
Толмачев. В чем? Обмазал все дегтем. Все под сомнение поставил.
Крымов. Что именно?
Толмачев. Недоволен Советской властью. И все под флагом критики и демократии.
Крымов. Да что он говорил такого?
Толмачев. У меня стенограмма актива с собой. (Вынимает из папки стенограмму. Листает страницы. Показывает Крымову.) Смотрите, Дмитрий Сергеевич. «...Следует подумать и о государственной системе...». Демократия ему наша не нравится. Ишь сукин сын! А вот тезис о перерождении аппарата. Нашелся новатор! Все это до него, много лет назад, троцкисты проповедовали. А вот, видите, и по искусству... Как же могут нравиться Медному постановления партии об искусстве, если в них речь идет об идейности!
Крымов. Это верно, ревизионистам решения партии всегда не по нутру.
Толмачев. На то они и ревизионисты, чтоб из гнилого болота квакать.
Крымов (листает стенограмму). Болото-то болото, а что же вы сами от заключительного слова отказались?
Толмачев. Я сказал, что горком учтет критические замечания, сделанные товарищами...
Крымов. Маловато сказали... вернее — ничего не сказали. В зале были люди, аплодирующие Медному. Таким людям надо помогать разбираться. И потом — как это руководитель партийной организации не посчитал для себя обязательным дать отпор тому, кто пытался ревизовать политику партии? Или вы соглашаетесь с ними?
Толмачев (растерянно). Дмитрий Сергеевич, откровенно говоря, боялись критику зажать!
Крымов. Ревизионизм не критика, это политическая линия. Ишь какие робкие стали!
Толмачев. Мы посоветовались в президиуме... Медный последним выступал... А так прения были на высоте.