Все это я наблюдал совершенно равнодушно. Потом я попросил санитара вынести тело. Он схватил тело за ноги, столкнул в узкий проход между двумя рядами досок, служивших кроватями для пятидесяти тифозных больных, и потащил его по неровному земляному полу к двери. Две ступеньки вверх, которые вели наружу, всегда представляли для нас препятствие, ведь мы были обессилены постоянным недоеданием. После нескольких месяцев пребывания в лагере мы не могли подняться по этим ступенькам, высотой около 15 см. каждая, не ухватившись за дверной косяк и не подтянувшись руками.
Санитар приблизился к дверям и сначала с трудом втащил себя наверх. Потом взялся за тело: сначала ноги, потом туловище, и наконец, жутко постукивая по ступенькам, голова трупа поползла наверх.
Мое место было с другой стороны барака, около единственного маленького окошка на уровне земли. Жадно хлебая горячий суп, я случайно выглянул в окно. Только что вынесенный труп смотрел прямо на меня остекленевшими глазами. Два часа назад я разговаривал с этим человеком. Сейчас я продолжал хлебать суп.
Если бы отсутствие эмоций не удивило меня с профессиональной точки зрения, я бы просто не запомнил этот случай - так мало он задел мои чувства.
Апатия, притупление эмоций и чувство равнодушия были симптомами, возникающими во второй стадии психологической реакции заключенного, и они постепенно делали его нечувствительным к ежедневным и ежечасным избиениям. Эта бесчувственность помогала ему окружить себя чрезвычайно необходимой защитной скорлупой.
Избиения происходили по малейшему поводу, а иногда и без всякого повода. Например, как-то я стоял в очереди за хлебом, который выдавали на рабочем месте. Стоявший за мной человек отступил чуть-чуть в сторону, и это нарушение симметрии не понравилось охраннику-эсэсовцу. Я не знал, что происходит в шеренге за мной и в голове охранника, когда внезапно получил два сильных удара по голове. Только тогда я заметил около меня охранника с дубинкой. В такой момент больно не только физически (это верно не только в отношении взрослых, но и наказанных детей), но и от душевного страдания, вызванного беспричинностью и бессмысленностью.
Как ни странно, но удар, который даже не оставляет следов, может при определенных обстоятельствах быть болезненнее, чем другой, после которого остаются синяки. Однажды в метель я стоял на железнодорожной насыпи. Несмотря на непогоду, наше отделение продолжало работать. Я напряженно работал, укладывая гравий, так как это был единственный способ согреться. Только на минутку я остановился, чтоб перевести дыхание, и оперся на лопату. К несчастью, охранник как раз в эту минутку обернулся ко мне и решил, что я бездельничаю. Он причинил мне боль отнюдь не руганью или ударами. Охранник счел, что не стоит тратить усилия даже на ругань в сторону оборванной, истощенной фигуры, которая стояла перед ним и только смутно напоминала очертания человека. Он просто, как будто играя, поднял камень и бросил его в меня. Мне это напомнило способ, каким привлекают внимание зверя или призывают к порядку домашнее животное - создание, с которым у вас так мало общего, что вы его даже не наказываете.
Самая болезненная сторона избиения - это заключающееся в нем оскорбление. Один раз мы должны были нести длинные, тяжелые балки по обледеневшей дороге. Если кто-нибудь поскользнется, это опасно не только для него, но и для всех, кто несет эту балку. Один из моих друзей страдал врожденным вывихом бедра. Он был рад, что несмотря на это мог работать, так как инвалидов почти наверняка отправляли на смерть во время селекции. Он едва ковылял по скользкой дороге с особо тяжелой балкой, и мне показалось, что он вот-вот упадет и увлечет за собой других. В этот момент я не нес балки, и подбежал на помощь чисто инстинктивно. Меня немедленно ударили по спине, грубо выругали и приказали вернуться на свое место. Несколько минут назад тот самый охранник, который меня ударил, с осуждением разглагольствовал о том, какие мы все «свиньи», лишенные чувства товарищества.
В другой раз, в лесу, при температуре примерно -15 градусов по Цельсию, мы начали рыть траншею для укладки водопроводных труб в каменно промерзшей земле, К тому времени я физически сильно ослабел. Тут подошел бригадир с круглыми розовыми щеками. Его лицо поразительно напоминало свиное рыло. На руках его были добротные теплые перчатки. Некоторое время он молча наблюдал за мной. Я чувствовал, что он закипает, глядя на слишком маленький холмик земли, которую я смог накопать за все время.