Кроме искажения морали, вызданной резким освобождением от душевного гнета, было еще два фундаментальных переживания, которые угрожали испортить характер освободившегося заключенного: горечь и разочарование, когда он возвращался к своей прежней жизни.
Горечь причиняло многое, с чем он сталкивался в своем родном городе. Оказалось, что во многих местах его встречают равнодушным пожатием плеч и избитыми фразами; когда он повсюду слышал одно и тоже : «Мы об этом ничего не знали» и «Мы тоже страдали», он спрашивал себя - неужели они не могут мне сказать ничего лучше?
Но куда больнее было пережить разочарование. Тут уже не земляки и соседи (настолько равнодушные и бесчувственные, что от отвращения хотелось заползти в нору и никогда больше никого не видеть), а сама судьба оказывалась столь жестокой. Человек, который годами считал, что достиг абсолютного предела возможных страданий, теперь обнаруживал, что у страдания нет пределов, что он способен страдать еще, и куда сильнее.
Когда мы старались внушить человеку в лагере душевное мужество, мы старались показать ему в будущем то, ради чего стоит стремиться выжить. Ему надо было напомнить, что жизнь еще ждет его, что какое-то человеческое существо дожидается его возвращения. Оказалось, что многих никто уже не ждал. Горе тому, кто узнавал, что человека, само воспоминание о котором питало его мужество в лагере, больше нет! Горе тому, кто едва дождавшись дня, по которому он так тосковал, обнаруживал, что этот день совсем не так радостен, как он ему снился! Он садился в трамвай, подъезжал к дому, который годами видел в своем воображении, нажимал на кнопку звонка, о чем он страстно мечтал тысячи раз - и только для того, чтоб убедиться, что человека, который должен был открыть ему дверь, тут нет - и никогда больше не будет.
Мы говорили друг другу в лагере, что не может быть такого земного счастья, которое компенсировало бы все, что мы перестрадали. Мы не надеялись на счастье - не это питало нашу стойкость и придавало смысл нашим страданиям, нашим жертвам и нашему умиранию. Но все же мы не были готовы к горестям. Это разочарование, выпавшее слишком многим, оказалось очень трудно преодолимым, и для психиатра было тяжелой задачей помочь человеку с этим справиться. Но это не должно его обескураживать, а наоборот - дать добавочный стимул.
И вот для каждого из освободившихся заключенных наступает время, когда, вспоминая свою лагерную жизнь, он уже не в состоянии понять, как он все это вынес. Как тогда, в день освобождения, все казалось ему прекрасным сном, так же приходит день, когда все пережитое в лагере кажется ему не более чем ночным кошмаром.
И самое главное для вернувшегося - это удивительное чувство, что после всего, что он перестрадал, ему уже нечего больше бояться - кроме своего Бога.
Часть вторая
ЧТО ТАКОЕ ЛОГОТЕРАПИЯ
Читатели моей краткой автобиографической повести обычно просят дать им более полное и ясное объяснение моей терапевтической доктрины. Поэтому я добавил краткий раздел о логотерапии к первоначальному изданию От лагеря смерти к экзистенциализму. Но этого оказалось недостаточно - меня продолжали осаждать просьбами о более обстоятельном изложении. Поэтому в настоящем издании я полностью переписал заново и значительно расширил свое изложение. (1985 г.)
Задача была непростой. Изложить читателю в кратком виде весь материал, который занимает двадцать томов в немецком оригинале - почти безнадежное предприятие. Я вспоминаю американского врача, который однажды явился в мой кабинет и спросил меня: «Так что, доктор, вы психоаналитик?» На что я ответил: «Не совсем психоаналитик; можно сказать, психотерапевт.» Он продолжал расспросы: «Какую школу вы представляете?» Я ответил: «Это моя собственная теория, она называется логотерапией.» «Можете ли вы изложить мне в одном предложении, что понимается под логотерапией? По крайней мере, в чем разница между психоанализом и логотерапией?» «Да, - сказал я. - Но сперва, можете ли вы изложить в одной фразе, в чем, по-вашему, сущность психоанализа?» Вот его ответ: «Во время психоанализа пациент должен лежать на кушетке и рассказывать вещи, о которых иногда говорить очень неприятно.» На что я немедленно ответил следующей импровизацией: «Ну, а в логотерапии пациент может остаться в кресле, но должен выслушивать вещи, которые иногда очень неприятно услышать.»
Конечно, это была шутка, а не квинтэссенция логотерапии. Однако кое-что в ней есть, так как логотерапия, по сравнению с психоанализом, метод менее ретроспективный (обращенный в прошлое) и менее интроспективный (обращенный на самонаблюдение). Логотерапия фокусируется главным образом на будущем, иначе говоря, на смысле того, что пациент должен сделать в будущем. (Логотерапия действительно является психотерапией, сосредоточенной на смысле.) В то же время логотерапия разрывает все образовавшие порочный круг механизмы обратной связи, которые играют такую большую роль в развитии неврозов. Таким образом типичная невротическая сосредоточенность на себе рассеивается, вместо того, чтобы постоянно крепнуть и усиливаться.