Она улыбнулась, села, и совсем уже не было никакого смущения на ее лице. Если б я не ловил каждый оттенок, каждую мелочь в разговоре, то ничего не заметил бы.
Я лег на спину, заложив руки под голову. Небо надо мной было чистое, голубое, только след от реактивного самолета нарушал его однотонность. Со стороны моря доносились плеск воды, удары по мячу, смех. Я блаженно сощурил глаза.
— Что это у тебя за шрамы на боку? — спросил Семен. — Как дырки.
— Это? Так, ерунда. — Я сразу опустил руку и повернулся на бок.
Это была неудобная примета: люди, побывавшие на войне, знают, как выглядят следы от пулевых ранений. Правда, Семен не был на войне. Тут я заметил, что совсем недалеко от нас расположилась Клавдия Ищенко. Она смотрела в нашу сторону. Рядом с ней лежал, опираясь на локти, мужчина лет сорока, очень черный, худой. Он что-то со смехом говорил ей. У него в головах была сложена форменная одежда: военный. «Она как из тюрьмы вырвалась», — подумал я.
Она приглашающе помахала мне рукой.
Я, наоборот, развел руками, показывая, что я, дескать, никак не могу подойти: сижу в компании. Быстрицкая заметила нашу пантомиму. И я продолжил тему «Ищенко», играя в основном на Семена, — тот он все-таки Семен или не тот?
— Жена убитого, — сказал я. — То есть вдова. Она была намного моложе его и, кажется, рада его смерти. Меня познакомили с ней сегодня, — соврал я.
Но Семен никак не отреагировал. Зато Быстрицкая повернулась и стала внимательно разглядывать ее.
— Можно подумать, что вы видите перед собой врага, — заметил я.
— А вы слишком быстро заводите знакомства! — ядовито отпарировала она. — Она сильно красится. И у нее уже шея морщинистая.
Я вдруг почувствовал страшную усталость: вчера и сегодня, каждую минуту, я ставил окружающим меня людям ловушки и находился в постоянном напряжении.
Мне захотелось побыть одному. Заплыть далеко в море. Я вытащил из кармана брюк часы. Было четверть двенадцатого.
— Пойду погружу свое белое тело в воды Балтийского моря.
Я быстро миновал мелководную зону, где резвился основной состав купающихся. Потом оттолкнулся ногами от дна и пошел ровным сильным брассом.
Я отплыл далеко и перевернулся на спину. Берег превратился в узкую полоску. «Сразу обратно, — подумал я. — Нужно быть пунктуальным и произвести хорошее впечатление на Суркина. Хотя, может быть, сегодня его придется брать и все это ни к чему». Но я вовсе не был уверен в этом. Я передал через сотрудника для Валдманиса все, что знал, и сказал, что позже, вечером, сам появлюсь в горотделе. Суркин уже, конечно, под наблюдением. Но мне казалось, что до развязки далеко. Подплывая к берегу, я снова почувствовал себя собранным и напряженным. «Порядок», — подумал я. Я вышел на пляж и осмотрелся.
Худой военный поливал Клавдию Ищенко водой из резиновой шапочки. Она хохотала и отбивалась. Быстрицкая с Семеном о чем-то горячо спорили. Увидев меня, они замолчали.
— Пардон! — сказал я, подходя. — Не хочу мешать вашей задушевной беседе и сейчас смоюсь. Только брюки надену.
— Чего тебе не сидится? — внезапно рассудительным тоном хозяина, уговаривающего гостя побыть «еще капельку», сказал Семен.
С каждым из них порознь мне было о чем поговорить, но общая беседа меня не устраивала.
— Дела, брат! Надо подумать о личной жизни. В смысле денег. Хлопочу насчет работы, — сказал я скороговоркой, потому что уже было пора идти к Суркину.
Глава 16 ОН!
У подъезда с табличкой «Управление экспедиционного лова» я все-таки помедлил: хотел оглядеться.
Улица была обсажена старыми тополями. По мостовой катился пух. Напротив, в одноэтажном домике — «Парикмахерская». Там было пусто, окна раскрыты, и мастер в ожидании клиентов сидел на ручке кресла и щелкал возле лица ножницами, подстригая воображаемую бороду. Ему было лет семнадцать. Фасад домика, как и стены многих зданий в городе, был испещрен следами пуль, похожими на отметины после оспы. Немцы отчаянно сопротивлялись в сорок четвертом, предчувствуя конец. При въезде в город цепью стояли обвалившиеся доты — я видел их из окна автобуса, когда ехал с аэродрома, — это были остатки линии обороны.
«Теперь все это принадлежит истории: блиндажи заросли крапивой и лопухами, ребятишки играют там, наверное, в прятки, — подумал я. — Принадлежит, да не совсем: моя работа мало походит на работу историка».