На руках перчатки с крагами поверх рукавов бушлата, чтоб не поддуло. Но уж совсем не жарко. Сквозь какие щелки пробирается этот холод? На земле ты был неповоротливым, громоздким, а сейчас ничто уж не жмет, и ты съежился, сберегаешь тепло, с пацанячьим интересом смотришь вниз.
Когда идешь пешком, все внизу кажется иным. Лесопосадки — это деревья, вытянутые в нескончаемый ряд, и неизвестно, где они поворачивают. А с воздуха — это небольшие квадратики, расчертившие степь… К шахте подводят железнодорожную ветку; вот начинается насыпь, а вот с высоты уже и кончается, занесенная сухим, блестящим на стуже снегом.
Хорошо в очках: глазам, векам теплее, и сквозь дымчатое стекло не мучит ни снег, ни прямой луч солнца. А видно все. Галка, вспугнутая самолетом, снялась с телеграфного провода, полетела, и под нею наискосок ее же четкая тень скользит по равнине.
Мы уже больше часа в воздухе, уже находимся там, где, по сведениям, волки. Но волков не видно. Снежный наст, как слюда, отсвечивает на откосах бугровины. Грузовик с углем, пароконные розвальни (кажется, застывшие на дороге) проносятся в стороне под нами — и все. Степь пуста. Небо необъятное, ледяное. Сквозь облако, освещая его, проходит холодное солнце, скользит зимним, негреющим лучом по вздрагивающей плоскости крыла.
Ставлю ружье между коленями, ближе кладу патронташ, определяю место возле ноги, куда в последнюю секунду, когда понадобится стрелять, брошу перчатки. Оглядываю каждую поляну, лужок — и пусто. Сведения, правда, как говорят, были точные: только за последнюю неделю в четырех местах видели волков. Но это ничего не значит. Бывает, что начинает поступать сигнал за сигналом, а выясняется — волков на весь огромный район семь штук. Ходят двумя шайками: в одной три, в другой четыре — и терроризируют все колхозы. Может, и тут одна малая шайка и откочевала за реку или в камыши, мимо которых мы пролетели. А если и здесь, то не так просто заметить. Ляжет волк среди поля на какое-нибудь темное пятно, сольется с ним своей серой шкурой — и не заметишь. Ни за что не поднимется, пока не увидят его с воздуха и не пойдут прямо на него. Или заскочит в овpaг, станет и прижмется боком именно к затененному откосу.
Каждая минута полета стоит больших денег, эти минуты идут и идут, а на снегу даже нарыска нет. Кажется, что летчик злится. Его затылок, недвижно торчащий впереди, полон недоверия.
…Волк появляется на островке сухостойного бурьяна. Он в рост стоит среди высоких стеблей и смотрит на самолет…
Мы проносимся, чтоб зайти слева, совсем спускаемся, и он выскакивает из бурьянов, прыжками идет через длинный перекат. Отбрасываю боковину борта и, уже не до плеч, а по пояс открытый, кидаю под ноги перчатки, стволами вперед переношу за борт ружье, торопясь вздергиваю на лоб дымчатые стекла. Хлынул резкий свет, словно заново ворвались в глаза каждая вмерзшая в белый наст бурьянина и волк, уходящий широкими прыжками. Самолет уже почти висит над ним, летчик выключает мотор, делается тихо, только воздух свистит, обжигая голые на металле пальцы.
Стрелять вперед, поверх крыла, нельзя: картечинами может перебить оттяжку. Бить надо, когда обгонишь зверя и он на миг покажется внизу, в углу между крылом и задней частью самолета.
Нагоняем. Набегающее крыло уже заслонило от меня серый бок, и сразу же вот он, совсем под нами, скачущий с наморщенной над клыками губой, с поднявшейся на загорбке шерстью. Стреляю. Картечью взброшен под скачущими лапами наст, прыгает загорбок, и все промелькнуло. Куда там и подумать о втором выстреле. Оборачиваюсь: далеко позади волк бежит по-прежнему. Промах. Самолет идет еще прямо. Не простое дело — развернуться на новый заход.
Стараясь не суетиться, перезаряжаю ружье, надеваю перчатки, бью руку об руку. Они занемели. Не пойму — слушаются ли? Бывало, что на самолете за несколько секунд стрелки отмораживали пальцы. Изо всех сил бью руку об руку. Главное, чтоб сейчас, через полминуты, опять не промахнуться. Ведь волк, как говорят, в последний миг может выкинуть что угодно: под прямым углом свернуть к полю или разом присесть. Да и стрельба с самолета особенная: нельзя, как это обычно, выносить стволы вперед, упреждая бегущего зверя, потому что быстрота самолета больше, чем его быстрота. Нужно, вопреки охотничьей привычке, целить в пустой снег позади зверя. То есть все тут наоборот…
Мы уже развернулись, опять пошли вдогон. Пытаюсь умерить толчки сердца. Летчик, словно укоряя меня в промахе, прекрасно ведет машину, подает мне цель с левого бока. Видать, с военным опытом человек, с выдержкой. Снова выключен мотор, снова, хоть следишь только за волком, а каким-то вторым зрением видишь лопасти замедленного винта, и вот метнувшаяся под крылом серая широкая спина — и опять промах!..